Дмитрий Певцов: "Надо беречь близких. Жить не перед людьми, а перед Богом"

— Антрепризные мюзикловые проекты имеют тяжелую прокатную судьбу и, как правило, недолгую жизнь. А сил и времени требуют очень много. Что побудило вас при вашей занятости принять участие в этом спектакле?

— Главной мотивацией была, конечно, музыка Лоры Квинт, которая написала удивительное произведение на либретто Николая Денисова. Мне захотелось влезть в эту историю, чтобы петь эту музыку. Кроме того, я люблю упражняться в том числе и в вокале, которым сейчас серьезно занимаюсь. И здесь останавливаться нельзя — надо развиваться. Пытаясь войти в разные музыкальные структуры, пробую разные жанры, формы, стили. А нестабильность меня совершенно не пугает. Есть какие-то вещи в жизни — они часто связаны с театром — прекрасные в своей сиюминутности. Можно сыграть спектакль просто гениально, но зафиксировать или повторить это невозможно. И все-таки он случился, этот акт жизни, творчества, любви, обмена энергией. И это великолепно, потому что это часть моей жизни. Да, я готов часть своей жизни тратить на то, что мне интересно даже в течение непродолжительного времени. 

— Это не первый ваш мюзикловый опыт — вы ведь играли в кальке бродвейского мюзикла "Иствикские ведьмы"?

— Ну, это была не калька. Товарищ Макинтош, хозяин этого проекта в мировом масштабе, дал Янушу Юзефовичу, постановщику нашего варианта, право на оригинальную версию. Она таковой и стала. Откровенно говоря, я вошел в этот проект, чтобы научиться петь. А здесь — другая история: потрясающая музыка. Может быть, что-то из "Эдмона Дантеса" войдет и в мой сольный репертуар. 

— Образ Монте-Кристо у каждого, кто любит роман Дюма, свой. Кто такой граф Монте-Кристо в вашем понимании?

— Мой метод таков, что я до конца сам не понимаю характера своего персонажа. То есть на интеллектуальном уровне, конечно, могу его описать, но целостный образ рождается в последние моменты, может быть, даже на прогонах со зрителями. Когда я не думаю о вокале, о технике, о мизансценах, когда включается фантазия и интуиция, когда начинается взаимодействие с партнерами, со зрительным залом... Да, я могу описать психологический портрет, но это не будет живой человек. Каков будет мой герой — увидит зритель.

— Главное в образе Монте-Кристо — мщение, причем неадекватно жестокое. Герой у Дюма сам в конце концов приходит в ужас от собственных поступков. Вам близка такая жажда мщения? 

— Я, как все люди, могу обижаться, но для меня здесь важно другое: это история человека, который убил в себе любовь. Все как-то обращают внимание на одну сюжетную сторону — человек вернулся, чтобы отомстить. Но секундочку! У него была девушка, в которую он был влюблен, и все эти годы он фантазировал — как они встретятся? Вот этот момент для меня главный — не месть. И мы пытаемся это формулировать — то, что человек сломался, понял, что идет не туда только после встречи с Мерседес. Закаленный, закованный в броню, натренированный, богатый, все спланировавший, он встречается с ней и оказывается неожиданно беззащитным, поскольку его чувство к Мерседес по-прежнему живо. И дальше он катится в пропасть, механически действуя по задуманному плану, но радости это не приносит. И когда он видит невинные жертвы, его ощущение, что он орудие в руках Всевышнего, пропадает. Он придумал себе такую мотивацию и долгое время жил с ней, культивировал ее, пока не услышал собственное сердце.

— М-да... Все как-то очень серьезно. Это вообще нормально для мюзикла, даже если его назвать музыкальной драмой?

— Прочтение серьезное, но форма весьма ироничная — это есть и в либретто Николая Денисова, и в тех переделках, которые сделал в пьесе Егор Дружинин. Есть это в огромном количестве и в музыке Лоры Квинт, и в блистательной хореографии Алексея Карпенко и Натальи Тереховой. В самой постановке огромное количество мест, где зрители будут улыбаться, смеяться и даже хохотать. Меня это очень радует. Потому что нельзя сидеть с нахмуренным лицом и смотреть, как будущий Бэтмен пытается отомстить. По форме у нас все очень легко, но мы сохранили сюжетные коллизии романа.

— Жанр обозначен как "музыкальная драма". Как вы это понимаете?

— Здесь очень важны драматические сцены. В мюзикле история, сюжет — мостик между музыкальными номерами. Здесь драматические сцены — главное. Смысловое соотношение в пользу драматического начала. Эту историю не сыграть только в музыке.

— Как вы уже сказали, музыка — это то, чем вы сейчас особенно много занимаетесь. Вы работаете вместе с ансамблем "Картуш", и в вашем репертуаре невероятное разнообразие жанров: тяжелый рок и Высоцкий, песни из спектаклей и романсы. Что же можно считать вашим стилем?

— Я не могу определить — возможно, я свой стиль еще не нашел. Мы куда-то двигаемся, что-то я пою как упражнения, что-то — чтобы не дать зрителю устать, то есть выстраиваю драматургию концерта. От серьезного перехожу к юмору, от юмора — к Вертинскому, затем следует тяжелый рок. Я пою то, что мне интересно. Ведь я сам веду концерты, каждое произведение — это не песня, а спектакль, облеченный в музыкальную форму. 

— То есть когда вы поете, вы больше актер, а не певец.

— Я — человек. Хотя обладая актерской профессией и будучи на сцене почти 30 лет, я могу делать внутри песни то, что не может ни один эстрадный исполнитель, воздействуя на зрителей не только содержанием текста и музыкальной формой, но и своими драматическими умениями. Для меня высший образец в этом жанре — Елена Камбурова. Когда она позвонила мне, увидев какой-то наш концерт по телевидению, для меня это была высшая похвала.

— Вы работаете в антрепризе, в кино, даете концерты. Но вы ведь остаетесь ленкомовцем? Сейчас много спорят о судьбе репертуарного театра — вы как к этому относитесь?

— Именно артистом репертуарного театра я себя считаю. Театр — это дом, а в доме всякое бывает — бывает счастье, а бывает так, что надо терпеть. И есть вещи, с которыми надо мириться, потому что это твой дом.

— Но в антрепризе платят больше.

— Эта мотивация меня не волнует. У нас в "Ленкоме" приличная зарплата. Хотя на одну эту зарплату семье было бы не прожить. Но я сейчас реально зарабатываю концертами. Поэтому могу позволить себе не сниматься в фильмах, которые мне не интересны. Снимаюсь только тогда, когда история увлекает или снимает режиссер, которому не могу отказать. И в последнее время кино меня радует: раньше я много снимался и довольно скептически смотрел на себя даже в тех ролях, которые считались успешными. А сейчас смотрю и вижу — артист хороший.

— Что вам ближе — классика или новая драматургия?

— Прежде всего талантливая драматургия — текст для меня очень важен.

— Почему не пробуете себя в режиссуре?

— Это другая профессия. Мы вроде в одной реке плывем, но один берег пологий, а другой — обрывистый. Я много знаю об этой профессии, но не обладаю чем-то тем, что должно быть у режиссеров. Режиссурой надо заниматься только тогда, когда не можешь ею не заниматься.

— Ваше слово тем, кто придет смотреть музыкальную драму "Я — Эдмон Дантес".

— Мы все несемся в каком-то диком экспрессе в разные стороны. Попробуйте, живя в этом ритме, в этом городе, в этой цивилизации, остановиться и увидеть, что кругом люди, что есть любовь. Надо говорить о любви, не стесняясь. Надо беречь близких. Надо как-то жить не перед людьми, а перед Богом. Людей легко обмануть поступками, макияжем, маской, а вот с тем, что в душе, внутри, — надо быть с этим осторожным.