В современном кино решили поднять замалчиваемую тему инвалидов

На обшарпанной классной стене портреты Боткина, Павлова, Бурденко, Пирогова. За приукрашенные гвоздиками парты усаживается комиссия. Инспектор по делам несовершеннолетних, доктор и медсестра, педагоги, тетенька из РОНО, тетенька из Минообра. Возглавляет суровый суд директор школы Тереза Павловна. И всей начальственной братией верховодит пухлый пацан в спортивных штанах с детским лицом. Непочтительно велит министерской даме снять бусы, и та беспрекословно выполняет приказ. Терезе Павловне дает установку, как вести себя на "экзамене"…

В Краснопресненской художественной школе идет съемка "Класса коррекции", фильма по мотивам книги Екатерины Мурашовой. Действие разворачивается в "особом" классе московской школы, соединившем детей-инвалидов, социально неблагополучных, "умственно неполноценных". В этот самый "11-КК" приходит новенькая, Лена Чехова, поведение которой вскоре превращает ее в белую ворону и угрожает всему недружному коллективу большими проблемами.

Сейчас она застыла пред комиссией — хрупкая девочка в инвалидном кресле, рядом на стуле притулилась мама. Грозный суд вот-вот вынесет вердикт: достойна ли Лена Чехова продолжать учебу в школе? Или колясочницу вернут на "домашнее обучение"?

Помощник быстро промывает пол. Начинается съемка. Пацан в спортивных штанах — 23-летний режиссер Иван Твердовский, пулей вылетает из класса в коридор и уже от монитора дает указания оператору: кого "берем", на ком задерживаем взгляд, в каком темпе "двигаемся".

 Тему инвалидов наши игровики вообще-то в упор не видят. Что и говорить: в нынешней гонке за бокс-офисом — "нерентабельная" тема. Заговор молчания нарушили Иван Твердовский и продюсер Наталья Мокрицкая. По словам Вани, от книги они ушли далеко, зато приблизились к действительности.

— В начале 1990-х начали повально закрывать специализированные школы, где преподавали педагоги, имеющие и медицинское образование, были разработаны коллективные индивидуальные программы обучения. Решили экономить, и в обычной школе формировать спецклассы для детей с "отклонениями", где бы преподавали обычные педагоги, прочитавшие брошюрки про обучение инвалидов. С собранным в кучку "контингентом" в 11-м классе занимались складыванием цифр! Какая там коррекция, индивидуальный подход! Насоздавали отстойники, куда загоняли всех, имеющих какие-то нарушения: клеить коробочки, собирать выключатели… В общем, целенаправленно отключали любые способности подростка. Мы снимаем кино про подобное искусственно созданное гетто, про первую любовь в подобном уродском "интерьере".

— Сюжет отчасти напоминает "Чучело", на вас картина Быкова повлияла?

— Безусловно. Когда мы с Машей Поезжаевой, играющей Лену Чехову, простраивали характер, — говорили о Лене Бессольцевой из "Чучела". Это же вечная проблема конфликта обще-мыслия и инако-мыслия.

— В нашем кино темы инвалидов традиционно опасаются из-за сложного баланса между соцзаказом и конъюнктурой.

— Для меня инвалиды — чиновники, которые и устроили эту "реформу", загнав живых, нередко способных, людей в камеру с решеткой, невидимой, но калечащей. Которую не преодолеть. В Москве ситуация еще не такая кошмарная, как в провинции.

— Значит, это не только фильм, но и попытка повлиять на существующую практику изоляции инвалидов от общества. Чудовищно, когда детей лишают надежды на перспективы, на будущее. Между прочим, Павлов, портрет которого висит в школе, говорил о второй сигнальной системе как возможности ориентации в окружающем мире. И книга его называлась "Рефлекс свободы".

— Когда мы размышляем о проблемах инвалидов, то пытаемся пробудить в себе толерантность. Наш мозг в силу многих обстоятельств не очень готов нормально и здраво воспринимать не таких, как мы, людей. Главное ведь — не говорить о том, что нужно быть толерантным. Важно — не ощущать внутреннего разрыва, превосходства. Мы просто обязаны их защитить. А для этого надо знать: кого и почему ты защищаешь? Понимать их внутренние проблемы.

—То есть с помощью кино уйти из внешнего назывного ряда во внутреннее, чувственное пространство…

— Безусловно. Наша история — про людей, которых буквально закрутили в консервную банку. Все сделано, чтобы выключить из внешнего мира, отключить все чувства.

— Как можно отключить чувства?

— Раз ты инвалид, тебе запрещают страдать, любить, ненавидеть, чувствовать. Почему в выпускном классе обычной школы нормально, когда мальчик целуется с девочкой, а в классе коррекции по медицинским соображениям это запрещено? "Влюбленность дурно влияет на психику…" И прочая хрень собачья.

— В вашей жизни эта тема возникла не случайно?

— В начальной школе я чуть не оказался в таком классе. У меня были проблемы со здоровьем. Родители меня спасли. Любой из нас мог там оказаться, любому могли подрезать крылья.

—Ваши короткометражки стали известны, благодаря экспериментальной форме. В "Собачьем кайфе" вы смешали документальную стилистику и игровую практически без шва. Этот фильм так же будете снимать?

— Нет, здесь кино игровое, многое на актеров завязано. Хочется вытащить из них сильный эмоциональный заряд.

— Дебютант в полном метре испытывает профессиональный страх?

— А мне совершенно не важно, короткий или полный метр, реклама, документальное кино, игровое… Просто методы разные — отдача все равно максимальная.

Во время короткого перерыва знакомлюсь с актерами "Гоголь-центра" — Филиппом Андреевым и Никитой Кукушкиным, играющими подростков, влюбленных в Лену Чехову.

Филипп: В театре у меня уже был опыт перевоплощения в особенных людей. В "Герое нашего времени" играл слепого мальчика, в "Идиотах" активисты притворяются слабоумными.

Никита: А у меня везде роли людей с отклонениями от нормы, со сдвигом. Когда пришел на пробы, во мне еще жила жестокость моего сценического персонажа из спектакля "Братья", режиссер это и увидел.

Филипп: Вот Ваня говорит: "Не надо оправдывать героя". Но я все равно инстинктивно ищу внутреннюю логику, должен прочувствовать, понять природу предательства…

Никита: В отличие от моего героя, я бы преодолел свой эгоизм, страх, поговорил бы с Леной. Что-то сделал. А он, почувствовав боль, испугался, сделал вид, что никакого предательства вовсе нет. Значит, будет тащить всю жизнь это бремя.

— Вы работаете на съемочной площадке не только с профессиональными партнерами, но и с не очень здоровыми людьми.

Филипп: В работе, во взаимоотношениях у нас не было никакого барьера.

Никита: Да они самые что ни есть настоящие, по сравнению со мной… с нами. В мире вообще мало настоящих людей. Вот проблема!

— Кажется, Оптиным старцам принадлежит мудрость о болезни, схватывающей человека, чтобы пробудить заснувшую душу. В чем выражается подлинность этих людей?

Никита: Они не умеют лгать, не фальшивят.

Филипп: Это природное существование за границами системы "приблизительных моральных координат", в которой мы растворены настолько, что "приблизительности" не замечаем. Они честны перед собой…

Никита: Никем и ничем не манипулируют. Их дефект-болезнь и есть самая главная проблема жизни. В отличие от нас, вроде бы здоровых, у которых все проблемы — в голове. Мы обкладываемся горчичниками комплексов, баюкаем надуманные трудности.

— Можно ли сказать, что и для вас эта работа и это общение стали своего рода классом коррекции?

Никита: Безусловно. Хотелось равняться на них. Для меня важно, что такие люди есть. Настоящие. Простодушные. Когда видна просто душа.

Одноклассников Лены Чеховой играют молодые люди, сами прошедшие "класс коррекции". Знакомимся.

Александр Струничев: Мой персонаж Саша — из породы людей, которые никогда ни во что вмешиваются.

Ирина: Моя героиня из всех сил хочет выйти из этого "спецкласса". На пределе сил старается хорошо учиться, чтобы нормально устроиться в жизни. Естественно, она осуждает Лену Чехову, ведь из-за нее все могут не пройти комиссию.

Борис: Я играю Бориса Левитана. Представляете, какое имя мне придумали. Хотя я не рисую и голос у меня не поставленный. Мой Левитан — вроде бы необщительный, одиночка. Но стадное чувство захватывает, когда все объединяются против одноклассницы: "Накосячила она одна, а отвечать всем!" Почему? Нам же никогда не рассказывали, что такое самопожертвование, взаимопонимание, сочувствие. Лена Чехова кричит, что с нами обращаются, как с животными… Но как это понять, если другого не видел? Для нас это нормально. И когда бросаем ее одну в классе, радуемся за себя: нас-то выпустили.

— Вы говорите от первого лица. Какова дистанция между вашими героями и вами?

Борис: Безусловно, дистанция есть. Быть другим непривычно.

Ирина: Я тоже училась на дому — обучалась в спецшколе для инвалидов по надомной программе. Общаться могла только с педагогом. Тоже не хочу, чтобы мне кто-то мешал вырваться… Мне понятна моя героиня. И мне… сложно с ней. Я бы очень хотела, чтобы моя Ирина извинилась. Мне так жалко Лену Чехову, понимаю, что по-злому мы с ней поступаем. Хотя для подростков разве не привычно по-злому обращаться друг с другом?

— Вы на себе испытали "особенность" коррекционных классов. В чем проблема подобных школьных "гарлемов"?

Борис: Они слишком замкнуты.

Саша: Постепенно привыкаешь, растворяешься в этом отъединенном мире.

Борис: Я не согласен. Когда выходишь из школы закрытого типа, подобного класса, — попадаешь в совершенно другую среду, чувствуешь неловкость. Просто не знаешь, как себя вести с людьми. Как реагировать, когда тебя рассматривают… когда над тобой смеются? Проблема вакуума, разрыва, безусловно, существует. И мы не знаем, как ее преодолеть…

Фильм "Класс коррекции" — одна из важнейших попыток эту проблему преодолеть.