Сергей Черняховский: «Разжигание социальной розни» или борьба за свои права?

Отрицать факт классовой борьбы в современном мире глупо.

Когда-то давно английские рабочие (и не только они) бастовали под лозунгом "Руки прочь от Советской России" и требовали у своего правительства признания первого в мире рабочего правительства и рабочей республики. Когда-то давно российские рабочие отвечали на расстрелы на Ленских приисках или на увольнения рабочих забастовками на одних предприятиях и массовыми выступлениями на других.

Сегодня очень сложно представить, чтобы американские рабочие на заводах "Форда" прекратили работать в знак солидарности с увольнениями на "АвтоВАЗе". Но не менее сложно представить, чтобы в ответ на те же увольнения на "АвтоВАЗе" забастовали рабочие других заводов России, хотя бы только автомобильных. В известной степени солидарными выступлениями в России можно считать выступления пенсионеров в ответ на попытку осуществить в 2005 году "монетизацию льгот". Но эти совместные выступления имели место не столько как акт солидарности одних людей с ущемлением интересов других, то есть не собственно акт солидарности, сколько как акт полустихийного единовременного ответа единовременно ущемленных граждан.

Конфликты на отдельных предприятиях, которые возникают постоянно, не становятся вопросом общественного внимания, не вызывают готовности других групп населения, пусть и профессионально родственных, поддержать их. При увольнении или принуждении к увольнению одних работников другие в лучшем случае выражают им сочувствие, но в подавляющем большинстве случаев вовсе не вступаются за их интересы.

Это притом, что в целом общественное сознание России вполне благоприятно относится к забастовкам. И хотя большая часть граждан не удовлетворены своим сегодняшним положением, забастовки не стали повседневной реальностью. И тем более не приходится слышать о забастовках солидарности или о всероссийских либо отраслевых забастовках.

Можно говорить о том, что неразвитость солидарных действий даже в рамках одного предприятия, а уж тем более на уровне страны, имеет как минимум три измерения.

Первое – это вопрос общей готовности не приспосабливаться к ситуации, а менять саму ситуацию.

Второе – отсутствие солидарного типа сознания.

Третье – отсутствие организационных структур, которые могли бы как координировать солидарные выступления, так и обеспечивать распространение солидарного типа сознания.

Экономическая и государственная катастрофа, обрушившаяся на страну в конце 80-х и 90-е годы, была столь масштабна, неожиданна и настолько не вытекала из предыдущего положения вещей, что во многом воспринималась общественным сознанием как некий чуть ли не стихийный катаклизм. До начала перестройки и "реформ" СССР ни в коем случае не был нищей или бедной страной: он был благополучной зажиточной страной, затормозившей в силу накопившихся проблем свое развитие, и население вполне естественно желало лучшего положения дел.

Вместо улучшения страна получила обрушение, обвал государства и материального положения. Социальные структуры и связи между людьми во многом были разрушены манипулятивной обработкой сознания и политическими решениями рубежа 80-х и 90-х. И все усилия людей оказались оформлены как система ситуативных реакций, направленных в первую очередь на индивидуальное выживание, на адаптацию, а не на изменение условий, в которых приходилось выживать.

Ни одна из существовавших коллективных структур социального действия не оказала сопротивления новым условиям. КПСС постыдно подчинилась вполне бутафорскому запрету своей деятельности. Комсомол разошелся – правда, более достойно, чем партия: по крайней мере, он никому не отдал свою огромную собственность. Профсоюзы повели себя еще более недостойно: они бросили все свои усилия на встраивание в новую систему власти, более всего опасаясь собственного роспуска в результате конфликтов с ней.

Систем коллективного действия не оказалось, а главное – имевшиеся структуры продемонстрировали собственную неспособность противостоять ситуации и воздействовать на нее. Оказались дискредитированы как идея сопротивления обстоятельствам, так и идея коллективного действия. Общественное сознание к тому же оказалось в целом разорвано, манипулятивное воздействие конца 80-х нарушило саму способность к рациональной и системной оценке складывающейся ситуации. Человеку была навязана идея выживания в одиночку, и он подчинился этому алгоритму.

Одновременно менялись старые социальные общности, точнее, старые распадались, а новые возникали. Объективно говоря, общество вновь, как и сто лет назад, стало делиться на тех, кто обладает собственностью и нанимает рабочую силу, тех, кто лишен собственности на средства производства и вынужден продавать свою рабочую силу, и тех, кто, не продавая и не покупая ее, имеет возможность задействовать ее в неком мелком самостоятельном хозяйствовании. То есть складывались классы капиталистов, рабочих и мелких буржуа – лавочников, ремесленников.

Объективно они создавались, но субъективно новая самоидентификация не происходила или же происходила замедленно. Объективно в нашей стране сегодня минимум три четверти самодеятельных граждан продают свою рабочую силу и лишены собственности на средства производства, но это не значит, что они воспринимают и самоидентифицируют себя как рабочий класс и тем более – как пролетариат.

Однако не только они, но и другие социальные группы и классы вовсе не воспринимают себя как представителей класса капиталистов, пытаясь камуфлироваться под расплывчатое и бессмысленное обозначение "предприниматель". Но если в обществе не складывается адекватная социальная самоидентификация, в нем не будет и адекватного осознания групповых (классовых) интересов, а без осознания принадлежности к некоей общности в рамках данных социальных групп не будет возникать и солидарность.

Собственно, подобная самоидентификация как основа социальной солидарности вообще возникает не сразу: по мере становления новой классовой структуры на это уходят подчас десятилетия. Для ускорения этого процесса нужны организационные структуры, которые вырабатывают и распространяют данное сознание в масштабах всей социальной группы и класса. Однако в постсоветской России этот неодномоментный процесс был к тому же заторможен как минимум тремя обстоятельствами.

Первое – опять-таки массированное информационно-манипулятивное воздействие, сознательно направленное в конце 80-х годов на разрушение классового сознания и дискредитацию самой идеи классовой самоидентификации. Хотя, строго говоря, теория классовой борьбы была создана вовсе не коммунистами и не Марксом: ее авторами были вполне буржуазные французские историки первой половины XIX века. И никому из политиков и социологов современного западного мира не приходит в голову всерьез отрицать факт классовой борьбы и апелляцию к классовым идентификациям в современном мире. В полной мере последовательно отрицало этот факт лишь одно политическое течение – фашизм, предлагавший иные, корпоративные и национальные, основания солидарности.

Второе обстоятельство, тормозившее адекватную самоидентификацию и развитие солидарного сознания, – запрет на деятельность политических партий на предприятиях. Структурами, агрегирующими и артикулирующими классовое сознание и классовые интересы, по определению являются партии. Запрет на их деятельность на предприятиях, строго говоря, вообще лишает их почвы. Но понятно и то, что этот запрет в первую очередь играет на те классы, которым невыгодно развитие солидарного сознания работников.

В условиях, когда место реальных профсоюзов оказалось занято бюрократическими огосударствленными структурами, более всего боящимися оказаться втянутыми в тот или иной социальный конфликт и видящих свое главное назначение в слиянии с государственным аппаратом и имущими слоями общества, затруднено было и развитие даже сугубо экономического солидаризма, как потому, что для него не существовало и не возникало реальных структур, так и потому, что профсоюзы вообще без работы в состоянии стыковки с политическими партиями мало чего стоят. Американские профсоюзы большей частью смыкаются с Демократической партией, самые классические в мире британские до недавнего времени вообще являлись коллективным членом Лейбористской партии.

Солидарность не бывает абстрактной. Солидарность – это чувство общности с кем-то, кого ты признаешь таким же, как ты; это реакция на ущемление интересов этого – такого же, как ты – индивидуума, по вопросу, который ты так или иначе признаешь значимым и для себя. То есть солидарность невозможна без осознания общности интересов и общности угроз. Это признание того, что есть те, у кого общие с тобой интересы, и есть те, у кого они иные, тебе чуждые, а стало быть, так или иначе тебе угрожающие.

И здесь мы сталкиваемся с третьим препятствием на пути развития солидарного сознания – запретом на так называемое "разжигание социальной розни". В обществе, где существует социальная однородность, такой запрет не нужен. В обществе, которое состоит из различных социальных групп и классов, он нелеп и вреден.

Нелеп, потому что является запретом на называние вещей своими именами. Бессмысленно запретить называть солнце солнцем или законодательно принудить быть благодарным тому, кто тебя ограбил. Это в перспективе лишь дискредитирует как закон, так и власть, его навязывающую. Вреден, потому что мешает развитию социальной солидарности, да и солидарности вообще, мешает осознанию своих реальных социальных интересов. Причем он вреден даже с той точки зрения, что мешает и согласованию интересов: для того, чтобы согласовать их, нужно их осознавать, равно как и осознавать, что у тебя они одни, а у другого – другие. В конечном счете, даже для того, чтобы признавать и уважать чужие интересы, нужно как минимум осознавать и уважать свои. Но в первую очередь нужно осознавать и удовлетворять прежде всего свои – и лишь убедившись, что удовлетворение твоих интересов можно согласовать с удовлетворением интересов другой группы, можно соглашаться на те или иные виды взаимных компромиссов.

России действительно не хватает солидаризма социальных групп, не хватает осознания реальных интересов этих групп. Потому что вряд ли кто-то станет осознавать и соблюдать интересы той или иной группы в адекватной мере, если сама группа этого не делает.

Для того же, чтобы ускорить как процесс социальной самоидентификации, так и процесс социальной солидаризации, нужно решить, среди прочего, три вполне конкретных политико-правовых вопроса:

1) законодательно установить обязательность существования профсоюза на каждом предприятии и в каждой организации, вне зависимости от формы собственности;

2) отменить запрет на создание и деятельность партийных организаций на предприятиях и в организациях, более того – поощрять такую деятельность;

3) отменить запрет на так называемое "разжигание социальной розни" и, соответственно, уголовное преследование по этой статье.

То есть можно, конечно, этого и не делать. Но тогда нужно смириться не только с тем, что становление солидарных социальных отношений (а следовательно, и самоорганизации общества) будет затруднено и замедленно, но и с тем, что самоорганизация общества начнет приобретать уродливые и заведомо антисистемные формы, и это общество будет смотреть на власть как на подлежащего уничтожению врага.