Книги Барнаула: сентиментальный обзор

Владимир Токмаков, "Детдом для престарелых убийц"

Книги Барнаула: Владимир Токмаков

В 2000-м году автор собрал воедино прозаические отрывки (по страничке каждый) и придумал сквозной сюжет: поэт скитается по условному Волопуйску и "обретает людей", борется со свирепой бессонницей. Его друзья — Клим Вадимов, Михаил Дундарин, Наталья Никакаева — хулиганскими именами напоминают деятелей культуры Барнаула.

Токмаков отделывал роман по рецептам своего любимого Хантера Томпсона, отдельные камни мозаики неплохи... Кинотеатр провинциального городка, где герой смотрит цветные сны, назван "Лучший мир"... Портреты друзей похожи на небольшие, остроумные карикатуры на стенах английских пабов. Книга издана в Санкт-Петербурге, и если верить лукавому автору, даже значилась в списках лучших продаж издательства.

Анатолий Кирилин, "Чужая игра"

Книги Барнаула: Анатолий Кирилин

Переломная эпоха в России, приснопамятные девяностые, очень скоро нашла своего бытописателя. Главный герой романа Кирилина — хоккеист Фомин, сделав ничем не примечательную карьеру в командах второго дивизиона, становится провинциальным барином и мстит окружающим за их лень, безынициативность, русскую расхристанность:

"Сам-то как думаешь, ты хороший художник? – поддразнивает.

– Я художник, этого достаточно, – серьезно отвечает тот.

– А давай попробуем повесить что-нибудь твое в художественном салоне, может, купят?

– Вешай.

Художник равнодушно пожимает плечами.

– Вот так вы и множите отряд паразитов, – зло подводит итог Фомин. – Я творец, а вы – мразь, торговцы! Только мне вот жрать нечего, так я сотворю, а вы похлопочите, пристройте. Во, видал? – сует художнику под нос кукиш. – За хлеб колоти потолок, а картинки – на досуге. Самодеятельность – великое изобретение советской власти. А они – вишь ты! – профессионалы! Профессия кормить должна!"

Это очень грустная, едкая, злая книга. Без скидок — талантливая.

Михаил Гундарин "Говорит Галилей"

Книги Барнаула: Михаил Гундарин

Очередной русский поэт в этой книге пытается постичь, куда дуют ветры перестройки, и слоняется по восьмидесятническим салонам. Вот вполне себе барнаульская зарисовка, в которой герой обходит пространство от площади Советов до кинотеатра Россия, инспектирует книжные магазины Барнаула:

Предстояло убить часов шесть-семь, но я к этому был совершенно привычен. Домой ехать не хотелось (полчаса в одну – полчаса в другую сторону, далеко – время пройдет совсем бесполезно). Имелся другой маршрут – сходить перекусить в пельменную, расположенную как раз через площадь от универа. Если не спеша, двойной порцией со сметаной, да компотом запить с булкой, да и очередь, кстати, всегда неприятная, но теперь в самый раз – вот час и есть. Остается пять часов.

Нужно обойти все книжные магазины, расположенные на пятачке Главной улицы, причем наискосок, зигзагом – "Подписные издания" - "Военная книга" - "Букинист" - "Пятый", уже на Круглой площади

Опять же, времени всегда не хватает, а нынче хватит с избытком. Даем на это два часа, как не больше. Вот уже три часа осталось! Их убьем в "Медвежонке", безалкогольном кафе, полном примерного того же народа, что и в универе. Только чувствовал себя этот народ там, под знаменитыми деревянными (резными) барельефами, изображающими потешные сцены из таежной жизни, еще более вольготно. Давным-давно никаких детишек в кафе не водилось, все больше неформалы да случайные командировочные, в ужасе убегающие, заслышав гитару, под которую в углу напевали "Гражданскую оборону" трое-четверо волосатых юношей. Наигрывали и напевали, да, но не очень громко, чтобы не привлечь внимание хозяйки это го места, тети Мани. Она возвышалась над стойкой, озирая происходящее, она нещадно обсчитывала всех (на копейку-другую, конечно), но в случае чего могла те же пару копеек и простить.

У нее были свои представления о порядке и справедливости, поэтому и тех же гитаристов она не гнала. Но как только они становились слышнее, следовала неминуемая и неотвратимая кара. Провинившийся нередко брался за шиворот потрепанной куртки самым натуральным образом, и выводился вон, прочь от деревянной стены (одной из трех, причем вторая была стеклянной, третью занимала стойка-витрина, а вместо отсутствующей четвертой была огромная арка, также обрамленная деревянной резьбой-орнаментом).

А и в самом деле, художник, резавший все это, был здорово пьян или настроен критически по отношению к советской действительности. Впрочем, мои друзья из "Улялюма" сказали бы, что вот он, реализм в его настоящем, откровенном виде. Какие страшные, почти босховские морды глядели на нас из первобытных хвощей (художник-то думал, что это добрые олени, медведи и лисы из молодых зарослей кедров и лиственниц)!

Любимым делом посетителей "Медвежонка" было находить среди лесных страшилищ лица, похожие на знакомых, а больше на преподавателей

И точно, лось с неестественными рогами был точь в точь напоминал нашего проректора по воспитательной работе, бывшего офицера!

Сергей Ужакин, "Город на песках"

Книги Барнаула: Сергей Ужакин

Единственная в нашем обзоре мемуарная книга посвящена заводам, кинотеатрам Барнаула, любимому и родному для автора Нагорью и Горе. Это мемуары о солнечном десятилетии — 1960-х — когда автор рос и учился в школе. Тираж около года продавался — небольшими порциями в магазине "Книжный мир" на проспекте Социалистическом, и уже весь раскуплен патриотически настроенной интеллигенцией.

Ностальгия — ходовый товар в путинскую эпоху. Но милые мелочи ушедшей жизни должен был кто-то зафиксировать для будущих поколений, а также богато иллюстрировать.

Владимир Токмаков, "Сбор трюфелей накануне конца света"

Книги Барнаула: Владимир Токмаков

Владимир Николаевич очень хотел стать автором бестселлера, и все-таки его написал. "Моя книга, — учит он, — должна стоять на туристических стендах, книжных полках турагенств. Я собрал воедино все легенды и предания о Барнауле". Но нет пророка в своем отечестве...

Написан роман несколько неряшливо, что называется, через душу, но "простой читатель" говорит — увлекательно. Может быть, может быть...

Алексей Никифоров