Россия по Кончаловскому: Сергей Морозов высказался о новом фильме знаменитого режиссера

С другой стороны – за всей этой незамысловатой жизнью, каждодневным существованием чувствуется непроходящая боль. Боль и терпение, как говорит один из героев самой картины.

Красота и упадок – вот два ведущих мотива киноповествования Кончаловского. И их оба надо иметь в виду, оценивая картину в целом.

Практически все показанное в картине навевает общее впечатление поражения цивилизации, ее отступления перед естественными силами природы.

Что здесь можно сказать? Если ничего не поливать, не возделывать (а культура – это возделывание), то оно так и останется ничем. Если ни о чем и ни о ком не заботиться, то рано или поздно оно придет к одному и тому же итогу – к запустению, к вечному однообразному круговороту дней, которые полноценно отражены этом фильме.

Беда нынешнего времени в том, что это запустение во многом сознательное, культивируемое. И слушая рассуждения Кончаловского о неизменности, кондовости Руси, ее застревании в недалеко ушедшем от природы бытии, понимаешь, что как "Курочка Ряба" двадцатилетней давности, так и "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына" работают на закрепление в сознании зрителей стандарта Руси как чего-то застывшего и неизменного, постоянного.

"Хозяина бы сюда, хозяина!" - эта бунинская мысль мелькает у самого Кончаловского, в его публицистических высказываниях, время от времени. Но этот хозяин, если судить по его полуторагодичной давности интервью изданию "Профиль", может быть только ташкентцем, цивилизатором, диктатором, тем, кто силком повернет Русь с ее якобы вековечного застоя.

"...Для того, чтобы сломать сопротивление сторонников "особого пути" России, во власти нужна диктатура. Это будет великий человек и бесстрашный визионер, который начнет осуществлять проект XXI века: трансатлантический путь со скоростными магистралями и поездами — от Лиссабона до Рио-де-Жанейро, через Сибирь, через туннель под Беринговым проливом и дальше через Аляску в Южную Америку. Такой проект, который объединит западные технологии и российские природные богатства, возможно, спасет Россию как от китайской экспансии, так и от идейного изоляционизма и затхлости, в которые мы погружаемся. Очень может быть, что этот человек может стать диктатором. Но если это прозападный диктатор, то он будет абсолютно приемлем, ибо у Запада в отношении диктаторов явно двойные стандарты — возьмите Казахстан или Саудовскую Аравию".

Но раз так, значит цивилизация поверхностна. Стоит ли ее утверждать?

Происходящее на экране нового фильма Кончаловского рождает ассоциации со старым рассказом Д.Конрада "Аванпост прогресса", его же "Сердцем тьмы", в которых показывается, с какой легкостью спадает с человека налет цивилизации. Англичане, американцы – все они обнаруживают в себе зверя, без всякой отсылки к русской культуре. Но у Кончаловского эта тема противостояния культуры и натуры заужена, она связана только с русскими, как народом, так и не оторвавшимся от природного лона. В "Белых ночах почтальона Алексея Тряпицына" перед нами проходит не столько жизнь российской глубинки, сколько жизнь, аборигенов, папуасов, сосуществующих рядом с атрибутикой современной культуры. Телевизор, фоном звучащий и в "Белых ночах…", и в "Курочке Рябе", ничуть не дисгармонируется с российской сельской жизнью. Аборигены смотрят аборигенов. Их быт различен, но внутренне, духовно они связаны между собой. Поэтому и "Модный приговор" в телевизоре Алексея Тряпицына, и Борис Моисеев и Маша Распутина, мелькающие в телевизоре Аси Клячиной – это продолжение покосившихся деревенских заборов, унылого деревенского быта и таких же несуразных отношений между людьми, таких же "пещерных" представлений, которые свойственны угасающей деревне. Эта мысль не нова для Кончаловского, и он выражал ее в свое время в своей статье, выходившей в "Российской газете":

"Я убежден, что архаическое сознание сохранилось в России до сегодняшнего времени, и большая часть населения нашей страны до сих пор живет в "добуржуазном" обществе. В этом смысле наше государство имеет больше общих черт с африканскими государствами, чем с европейскими. Этим и объясняется отсутствие в России гражданского общества: граждан нет, есть население.

Радикальную попытку вернуть Россию в Европу сделал Петр Великий. Петровские реформы положили начало новому типу русских. Можно сказать, эти реформы породили другой народ - русских европейцев, по своим убеждениям не имеющих ничего общего с огромной массой русских людей живущих в полуязыческом состоянии…

Россия как великая культурная страна вышла на мировую арену только после Петра. Но существование двух народов, прямо противоположных по своим идеалам и убеждениям, не могло не привести к катастрофе. И она случилась: в 1918 году царя – "единственного европейца" (по выражению Пушкина) расстреляли в Ипатьевском доме, а следом и остальных представителей европейской России стали гонять по улицам, высылать подальше на "философских пароходах" и просто расстреливать. Ленин открыто признал: "мы расстреливаем не за преступления, мы расстреливаем за принадлежность к классу". А класс этот и был класс "белых" русских. Но к 1940-му году европейская Россия закончилась. Осталась Русь, Московия. Мы в ней живем и по сей день!

Феномен России заключается в том, что при своей гигантской территории, мощнейшем человеческом ресурсе, неиссякаемом источнике талантов, поставляющем всему миру ученых, музыкантов, спортсменов, танцоров, при всем этом, российская культура не может и не должна быть самодостаточной, как индийская или китайская, - как бы мы ни претендовали на "особый путь", преследуя свои экономические и политические интересы. Пора отбросить ложный стыд и признать, что, с исторической точки зрения, Россия возникла на периферии христианского мира, в глубочайшей провинции Европы. И зачатки европейского мышления, не успев развиться, были искорежены монголо-татарским нашествием. Эта незавершенность цивилизационного процесса, прерванного другой архаической цивилизацией, пришедшей с Востока, сделала сегодня нас неуверенными, не знающими, в какую сторону двигаться, боящимися признаться в своей отсталости и открыться жестоким "ветрам", которые дуют в современном мире".

Похоже, все это и отражено в "Белых ночах почтальона Алексея Тряпицына". Да, современный переходный период забитого деревенского дома, старой мороки, гнилой поленницы – навевает грустные мысли, производит неприятное впечатление.

Но примитивизация человеческой жизни, показанная в фильме – это не только признак угасания культурной творческой энергии, но и путь к очищению. Природа отвоевывает то, что ранее было у цивилизации и отбрасывает шлак. Для чего? Для того, чтобы начать все сначала? Для того, чтобы очистить все то, что осталось от человека, который отказывается от миссии хозяина, от крестного пути творца и покорителя?

Кончаловский не дает прямого ответа. В итоге у внимательного и вдумчивого зрителя остаются вопросы.

О чем этот фильм? Да ни о чем.

Куда идет Россия? Куда-то.

И вот это-то "ни о чем" и "куда-то" не удовлетворяет в картине. Не удовлетворяет согласие с тем, что жизнь идет "где-то". Не устраивает, что эта где-то (в телевизоре, в Архангельске, в Плесецке) протекающая жизнь, оказывается тоже лишь призраком, налетом цивилизации.

Тезис о двух Россиях четко проводится Кончаловским. Но в фильме мы видим только одну – темную, толстопятую Русь. С одной стороны – представленной в виде космодрома и кафе-бара, с непонятным стандартным чистеньким "оно" за стойкой. С другой – первозданной природы и осыпающейся под ее ленивым натиском советской цивилизации.

Органичная и здоровая форма сосуществования культуры и натуры не ищется никем из героев фильма. Не ищет ее и сам Кончаловский. Похоже, потому что в конечном итоге сомневается в способности России к переменам.

Как говорит в финале "Курочки Рябы" Ася Клячина: "Чем деревня не изменилась за последнюю тысячу лет. Решительно ничего. Какие были, такие и есть. Возьмите травку, а она не меняется. Она была травка, она и есть травка. Может быть, это хорошо? Может, это правильно? Может быть, так должно быть?"

Надо ли? Есть ли необходимость бежать и стремиться куда-либо? Может быть, следует быть как есть до того момента пока прекрасная природа не затянет своими живительными соками раны, нанесенные ей русской цивилизацией? Вот это сомнение, вот это отношение к русской глубинке, и, похоже, ко всей России, как к чему-то застывшему в своем природном вечном сне и заставляет усомниться, не поверить режиссеру, замаскировавшему свое четкое и определенное видение России за псевдодокументализмом. России быть травкой, пусть даже красивой, прекрасной травкой – это мало. Но иного Кончаловским и не предлагается, иного ничего и не видится. Да, есть констатация факта угасания России, сплетения в ней наступающей угрожающей красоты природы и современных форм культуры. Что же дальше? Угасающая, засыпающая Русь, куда склоняешься ты? Не дает ответа.

Сергей Морозов — писатель, философ, блоггер