"Тонкая работа". Как ищут пропавших на СВО русских солдат и с чем они сталкиваются в плену

Постоянно на СВО пропадают солдаты – кто-то оказывается в плену, кто-то получает серьезное ранение и не может выбраться сам, а кто-то погибает. И всех их на родине ищут. Сейчас без вести пропавших солдат из региона помогает находить глава благотворительного фонда "За Добро" Татьяна Коробова. Женщина рассказала amic.ru о том, насколько тяжелы эти поиски, как противник относится к пленным русским солдатам и почему женам бойцов не стоит искать своих мужей на сомнительных иностранных ресурсах.

Справка: 

Татьяна Коробова – супруга участника СВО. В конце 2022 года она стала главой алтайского отделения комитета семей воинов Отечества, в 2023-м возглавила благотворительный фонд "За Добро", который помогает участникам спецоперации.

"Важна каждая мелочь"

– Как так получилось, что именно вы начали помогать искать без вести пропавших в Алтайском крае?

– Началось все с алтайского отделения комитета семей воинов Отечества, которое я возглавляла. Меня пригласили на первый съезд комитета в декабре 2022 года. Несколько дней шли семинары, обучения. Там мне предложили помогать в поиске без вести пропавших участников СВО. Потом другим людям этого больше не предлагали, как я понимаю. Я вылетала из Москвы с этого съезда, и в аэропорту мне уже позвонили.

– Получается, что в Алтайском крае вы единственная из общественников, кто помогает искать без вести пропавших?

– Прежде всего вопросами розыска военнослужащих занимаются органы военного управления, в частности Главное управление военной полиции Министерства обороны России. Также на федеральном уровне участвуют в розыске структуры Международного Комитета Красного Креста, работающие с как с нашей стороной, так и с Украиной. Большую работу ведет Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Татьяна Москалькова, которая в том числе регулярно контактирует с украинским омбудсменом, присутствует при обменах пленными. Еще прием заявок на поиск ведет фонд "Защитники Отечества".  Мы ищем, подтверждаем информацию, помогаем родственникам. В том числе через уполномоченного по правам человека в Алтайском крае, передаем сведения о переставших выходить на связь с близкими военнослужащих федеральному омбудсмену.

– Вот вам поступает обращение на поиск человека, а дальше что происходит? Расскажите об этом подробнее.

– Как правило, к нам обращается супруга бойца, она в приоритете, дальше идут родители, братья, сестры, тетя, дядя и так далее. Либо обращаются совершеннолетние дети. Недавно было обращение, девочка 19 лет, у нее отец ушел на СВО, уже недели три не выходит на связь. Такое крайне редко, но встречается. Когда поступает обращение на поиск участника СВО, часто мы понимаем только, что он без вести пропавший.

Начинаешь разбирать территорию по сантиметрам, выяснять – куда отработала артиллерия? Где они пошли боком, а где ползком? Допустим, выяснилось, что в определенную точку артиллерия ударила. Пытаемся через сослуживцев выяснять, какая одежда на человеке была. Если имеется доступ на эту территорию и есть возможность эвакуации, эвакуационная группа заходит и  пытается что-то найти. Тут важна каждая мелочь: и крестики, и часы, и его ботинки, кусок подошвы и многое другое. Ведется очень тонкая работа.

– А где происходит обмен? Лично вы при этом присутствовали?

– На сколько мне известно, сейчас обмены происходят, как правило, на территории других государств. Но лично бывать там нет необходимости, тут важно же провести предварительную работу, чтобы воин попал на этот обмен.

– А много ли жителей края прямо сейчас остается в плену?

– Эти люди есть, мы о них знаем. Но данная информация закрытая. Сейчас предпринимаются шаги для того, чтобы их вернуть.

"Для семьи главное, что он жив"

– Когда вы понимаете, что человек в украинском плену, вы сообщаете об этом его родным?

– Обязательно. Для родных это радостная новость. Для них неважно, что он военнопленный. Есть понятие, что настоящий мужчина гранату взорвет, но в плен не сдастся. Но для семьи главное, что он жив. Тем более есть всякие случаи, когда его контуженного взяли в плен или он просто не сориентировался, не смог отбиться, гранату достать.

– А семьи солдат в этом процессе поиска пропавшего без вести принимают какое-то участие? Они могут помочь?

– Порой родственники на каком-нибудь сайте, на видео или фото видят своего родственника, предполагают, что он похож, и мы начинаем выяснять, где находится человек, заявлен ли он в войсковую часть. Но есть и другая сторона. На родственников могут выйти различные мошенники, под предлогом вызволения их близкого из плена вытягивающие деньги. Порой такие "помощники" благодаря современным технологиям монтируют фотографии военнослужащих и даже присылают ролики с якобы их участием. К сожалению, нередко в таких случаях военнослужащий является уже погибшим, но с его близких продолжают выкачивать деньги.

Чем больше мамы или жены начинают распространять информацию в социальных сетях и мессенджерах, тем это больше может им навредить. Поэтому нужно сразу обращаться к официальным источникам.

– А близкие никогда не порываются поехать в зону боевых действий и забрать своего солдата? В Чечню матери ехали вызволять своих сыновей...

– Раньше была такая категория. Комитеты солдатских матерей шли на все, чтобы мама приехала забрать сына. Но я такого не допускаю. Если они это делают какими-то своими путями, они прорваться могут. Но чтобы целенаправленно пустить маму туда на вызволение сына из плена – это, конечно, недопустимо.

– Пленным русским солдатам позволяют связаться с близкими?

– Чтобы позвонить маме и сказать: "Я живой, все хорошо" – может быть, такое было раза два из моей двухгодичной практики. А вот письмами дают общаться через волонтеров. Один из таких масштабных обменов письмами и посылками с теплыми вещами прошел благодаря Татьяне Москальковой в начале этого года.

"У всех мурашки пошли, близкие в обморок упали"

– Как правило, сколько времени занимает процедура обмена пленных?

– По-разному. Во многом этот процесс зависим от противоположной стороны. Кого-то удается найти и вернуть быстро – подал документы, и все пазлы сложились. По кому-то работа ведется очень долго. Это вопрос времени. У нас в крае был случай, когда нашего парня вернули через полтора года. Я без вести пропавшего человека найду все равно.

– А какой был самый сложный случай в вашей практике? Например, чтобы надежды найти человека уже не было, и вот он нашелся.

– Был волшебный случай. Два года человек был признан погибшим. Тела не было, похорон тоже. Есть такая категория, когда не остается ничего от человека – например, он сгорает в машине, в танке, либо еще что-то с телом произошло. Тут же семья простилась, получила справку о смерти, два года и два месяца прошло, и вдруг он приходит. У всех мурашки пошли, близкие в обморок упали, когда он в дом зашел.

Татьяна Коробова / Фото предоставлено Татьяной Коробовой

– И много таких солдат, которых до сих пор не нашли?

– Многие сейчас в статусе без вести пропавших, среди них есть наши, алтайские ребята, но цифр называть я не буду. И не факт, что всех их удастся привезти на захоронение в ближайшее время. С большей частью родственники будут прощаться, не имея тела. Самое худшее, когда ты не можешь проститься. Это самая тяжелая категория. В таком случае нет осознания того, что родственника больше нет. Все-таки момент захоронения – это законченный жизненный цикл. Как бы тяжело, больно ни было, как бы ни хотелось прыгнуть в могилу, но все равно после захоронения приходит осознание. Когда ты его не похоронил, этого осознания нет.

"На той стороне есть люди, а есть нелюди"

– Как украинские солдаты относятся к русским пленным?

– По всякому. Все зависит от того, где солдат находится. На той стороне тоже есть люди, а есть нелюди. Первые воспринимают это как свою работу, они не изверги – разрешат что-то передать и относятся терпимо. А вторые – церберы, которые не дают ничего.

– Лично вы много общались с пленными, которые вернулись домой?

– Общалась, но не сразу, как людей привезли. Спустя время, когда вернувшиеся уже реабилитировались, пришли в себя, почти все они стараются прийти в гости, поблагодарить или хотя бы просто повидаться, познакомиться. Для меня это необязательный момент или фактор. Если пришел боец – здорово. Важнее, что он дома. К тому же они же не все за забором живут. Наш край большой. Не все сюда попадают.

– Нужна ли пленным какая-то особенная реабилитация? И отличаются ли они от обычных ветеранов СВО?

– Безусловно. Отдельная психологическая работа нужна каждому военнопленному, там тонкая работа ведется. Не каждый мужчина вообще готов идти к психологу. Но постепенно, разными методами люди до этого доходят. Психологическая реабилитация – это основа, но начать можно не с этого, а с подхода к бойцу как к человеку. Никогда мы это слово не произносим – военнопленный. Отношение должно быть такое, будто этого не было. Хороший подход к пленному – что он просто живет. Ну да, пришел с СВО. С точки зрения государства он от ветерана СВО ничем и не отличается.

– Часто пришедшие из плена хотят вернуться обратно на СВО?

– Почти никогда. Но все равно часть из них возвращается. Это зависит от статуса, физического или психологического состояния человека – факторов очень много. Если человек не может сидеть дома, он в нормальном психологическом состоянии, чувствует, что может пойти туда снова, то он идет.

– А вам самой насколько тяжело работать с такими историями? Ведь постоянно приходится пропускать человеческую драму через себя…

– Тяжело, безусловно. Но ты привыкаешь. Если в первый год работы я рыдала над каждым случаем, то сейчас уже закалилась и просто работаю. Более болезненно относишься к историям тех, кого знаешь лично. Неважно, пленный он, раненый или, не дай Бог, погибший. Есть такие, кого ты сам собирал, кому отправлял помощь. Вот ты ему вручал посылку, и вскоре уже печальная новость. Это все очень тяжело.

– Среди ваших знакомых кто-то попадал в плен?

– Один случай у меня был, когда знакомый был в плену. Небыстро мы его вытащили. Долго выясняли, где он. Потом мы его обнаружили. Около полугода он там пробыл. У него уже прошла реабилитация, он полгода был дома, потом был демобилизован, а затем снова подписал контракт и ушел на фронт.

"Они говорят, что в мае 2025 года будет две победы"

– Вы уже сказали, что активно занимаетесь и сбором солдат на СВО. Как появился фонд "За Добро"? И чем он вообще отличается от других подобных организаций?

– В марте 2023 года я официально открыла фонд "За добро". У нас фонд краевого масштаба. Зарегистрирован в Роскомнадзоре,  как оператор обработки данных. Подвигла меня его открыть краевой министр соцзащиты Наталья Оськина. Она хотела фонд всеобъемлющий, который будет помогать многим людям, не только солдатам СВО. Началось все с носков, потом друзья семьи стали предоставлять нам фуру за свой счет, бесплатно. То есть мы берем машину, нам дают водителя, а мы ее уже наполняем. Остальные организации пользуются услугами транспортных компаний либо же правительство им помогает. А мы автономные и ни от кого не зависим.

– Вы контактируете с другими организациями, которые помогают военным?

– Конечно. С Еленой Шамариной из организации "Весточка из дома" мы в хороших отношениях. У них недавно проблема с машиной случилась, я предложила свою. Передаем какую-то продукцию, если они везут груз. Взаимодействуем с Кристиной Юстус, которая является руководителем комитета семей воинов Отечества и тоже возит гуманитарную помощь. Мы работаем вместе не только по гумпомощи, но и над другими проектами, также мероприятия проводим, оказываем психологическую помощь. Сейчас наш фонд хочет сделать шаг вперед. Рассчитываем на то, что СВО скоро закончится. Мы ради этого стараемся. Фонд нужно подготовить к тому, чтобы он стал уверенной платформой для участников СВО и их семей.

Символика фонда "За Добро" / Фото: amic.ru, Екатерина Смолихина

– Вы говорите о том, что СВО должна скоро завершиться. Сейчас в обществе и правда есть такое ощущение из-за последних новостей о переговорах. Не уменьшилась ли помощь фонду из-за этого?

– Помощь в разы уменьшилась. В первой половине 2023 года мы могли на дрон собрать за день. Сейчас это очень большая и длительная работа, сборы идут тяжело. Когда просишь не деньги, а материальную помощь, на это люди еще хорошо отзываются, приносят гвозди, дрель, кофе или чай, еще что-то.

Есть очень активные бабушки и дедушки. Например, пенсионер Владимир Иванович. У него была тяжелая операция на ноге, но он с костыльком каждый месяц поднимается к нам на третий этаж и несет свои две тысячи с пенсии. Он открытый человек, всегда благодарит нас за нашу работу. Для него очень тяжело приехать, подняться, но он это делает каждый месяц на протяжении двух лет. И таких людей много. Но очень хочется, чтобы было больше тех, кто осознанно делает добро и помогает не потому, что об этом сказало правительство или пришло распоряжение сверху.

Ребята, которые помогают искренне, знают, как нашим мальчишкам на самом деле тяжело. По телевизору говорят не все, и это понятно. Но из-за этого люди стали думать, что помощи уже не требуется. Это крайне плохо. Когда общаешься с военнослужащими разных рангов, статусов и погон, они повторяют: "Нереально, чтобы война в этом году закончилась". А вот в Москве у чиновников есть другая версия. Они говорят, что в мае 2025 года будет две победы, которые все ждут. Дай Бог.  

P.S. Сейчас Татьяна Коробова находится с гуманитарной миссией в Донбассе. Отправляясь туда, она призвала жителей Алтайского края больше помогать российским военным: "Чтобы статусов "без вести пропавший" стало меньше, нашим ребятам надо помогать. Они должны быть сыты, одеты, экипированы и снабжены необходимым оборудованием и техникой для борьбы с врагом. Этим мы и занимаемся. В данный момент мы находимся близко к передовой, идет работа по поиску, эвакуации солдат и, конечно, по раздаче гуманитарной помощи. На СВО едут десять фур и трал с автомобилями из Алтайского края. 20 февраля мы начали вручать ребятам технику и гумпомощь. Мы с вами должны поддерживать их сейчас. Нужно помогать ребятам. Не помогать – нельзя". 

НОВОСТИОбщество

"Никто не вернулся прежним". Истории жен, которые больше года ждут мужей с СВО

НОВОСТИОбщество

Девять жителей Алтайского края вернулись из плена ВСУ на Украине

НОВОСТИОбщество

"Главное — искренность". Интервью с психологом, которая лечит бойцов СВО и их семьи