"Я — дитя войны...": воспоминания Александра Сергеева
15 мая 2013, 10:36, ИА Амител
Тихонько постучав, в двери вошел, опираясь на тросточку, сухонький старичок. Дрожащими руками протянул свернутый пополам тетрадный листок.
—Вот заметку хотел в газету написать про жизнь, как мы раньше жили и как дети с внуками теперь живут, про "бандитизму", про медицину. Мне операцию три месяца назад сделали, теперь вот еще одна нужна… Да вам, поди, неинтересно, — засмущался он, очевидно, подумав, что я не слушаю, увлекшись чтением его письма.
Пытаясь вникнуть в суть послания, написанного корявыми большими буквами, словно из другой, неведомой мне жизни, до сознания доносились отдельные строки, фразы: "Я—дитя войны… Мне было четыре года… Фашисты вели нас на расстрел…Один из всей семьи я остался жив…". Судорожно перебирая в руках какие-то удостоверения и бумажки, мой собеседник срывающимся голосом начал рассказ. Я слушала и не могла сдержать слез.
—Сделали мне операцию, три месяца я с трубкой в животе ходил, а потом она то ли в кишки вросла,—внезапно вспомнил семидесятишестилетний Александр Сергеев о наболевшем.—Меня на рентген, а потом на стол операционный. Доктор как дернет, аж в глазах потемнело. Я кричу ему, мол, что ж ты делаешь—меня немцы в войну не убили, а ты погубить хочешь? Вот такие дела…
ВОЙНА...
—Жили мы под Смоленском в Наумово—слышали, может, такое? Много крови там пролито. Четыре года мне было, когда немцы в деревню пришли. Помню, едут на мотоциклах, на велосипедах, а мы, ребятишки, следом бежим. Они смеются и кричат нам: "Киндер, киндер…", и конфеты нам бросают. Поначалу они нас не трогали, это уж потом зверствовать стали, когда отступать пришлось под натиском Красной Армии.
Нас у матери девять ребятишек. Отца перед войной в тюрьму посадили за растрату—счетоводом он в колхозе был, да, видно, просчитался. Оттуда он сразу на фронт пошел, а вернулся инвалидом. Помню, как уходил воевать в двадцать лет старший брат Петька. Надел он красные ботинки, обнял меня, попрощался и на фронт. Больше мы его не видели—без вести он пропал, думаю, в танке сгорел. После войны отец наш куда только запросы ни слал, все равно отыскать братишку не смогли. Сколько их тогда погибло, никто, наверное, не считал, вот и числились без вести пропавшими. Только в нашей деревне после сражений сколько трупов оставалось! Их после боя в одну яму снесут, землей слегка присыплют и все на этом. Это уж после войны в братские могилы хоронили. Я тогда в школу уже ходил. Вместе со взрослыми останки скелетированные, разлагающиеся переносили да закапывали.
Говорят, детские воспоминания самые крепкие, на всю жизнь отпечаток накладывают. Память Александра Сергеева хоть и пыталась выбросить все самое страшное, кое-что покоя до сих пор не дает. Помнит он, как детьми копали окопы, в лесу прятались, как жили в землянке, как дома горели и как немцы детей впереди строя вели, чтобы от русских пуль себя защитить. Кто полег, кто в живых остался.
—Меня с младшим Витькой мать на чердаке спрятала—так и выжили,—плачет старичок.—Помню, как она по огородам бежала, платком размахивала и плакала от радости: "Победа, победа!". Вернулся отец с фронта, хоть и на костылях, зато живой. Жили в страшной нищете и счастливы были тому, что больше не стреляют.
Сейчас люди совсем не так на жизнь смотрят—деньги их испортили. Мы ни копейки не получали после войны в колхозах, в школу босиком ходили, а под Смоленском зимой сорокаградусные морозы. Там, видать, сызмальства здоровье и оставил. А какая сейчас бандитизма!.. При фашистах в войну не так страшно было. В мирное время боишься нос из дома высунуть: не ровен час убьют. Война без войны—что творится!
Мужчина перевел дух, утер слезу и продолжил:
—Поголодали мы… По весне с мальчишками в поле гнилую картошку собирали—"тошнотиками" ее называли. Мать из нее всю жидкость выжимала, а потом кисель на ней варила, вместо сахара солод добавляла. Бывало, повезет, так пшеничные колоски в поле подберем—ох, и доставалось нам за это от председателя колхоза! Зато каким вкусным казалось такое варево с несколькими зернышками.
...И МИР
В пятидесятые годы семья Сергеевых на Алтай приехала—целину поднимать. Осели в Гонохово. Вот тут, по словам Александра Александровича, жизнь мало- помалу налаживаться стала.
Золотые времена при Брежневе пришли.
—За жизнь такую ему спасибо,—говорит Сергеев.—Для меня он, как отец родной: досыта наелись да полной грудью вздохнули. Я в ГАТП все это время работал, по 300 рублей зарплату получал. Звание ветерана труда заслужил, а вместе с ним и льготы. Счастливо и в достатке, наконец, зажили. В шестидесятые годы "половинку" свою за речкой повстречал: кино туда возил показывать, так с супругой Анной Архиповной и познакомились. Деток народили. Потом внуки появились. Теперь правнуки подрастают, о войне толком уж ничего и не знают. Не приведи Господь услышать им, как рвутся снаряды и свистят пули…
Тут наш разговор неожиданно прервал звонок.
—Можно задать вопрос?—донесся из телефонной трубки женский голос.—Цирк в Камень приехал, и музыка теперь звучит целый день. Сил нет слушать! Сколько можно над нами издеваться?
Этот телефонный звонок в одно мгновение будто вернул меня из кошмарного прошлого, пережитого моим собеседником, в не менее кошмарное настоящее, в котором нет почему-то места для радости, а вокруг царят лишь злоба, зависть, раздражение, нетерпимость друг к другу. Цирк-то уедет, а люди останутся, и будут искать, на ком или на чем выместить недовольство мирной жизнью.
—Сейчас самое время жить и радоваться,—не вникая в тему телефонного разговора, продолжил Александр Сергеев.—У нас вот с Анной Архиповной на следующий год юбилей—полвека совместной жизни. Гулять будем. Правда, мне операцию сначала сделать надо. А, может, ну ее—а то не додюжу еще до золотой-то свадьбы. А так пожить еще хочется…
0
0
0
0
0
0
Комментарии 0