"Мне надо еще выжить здесь": интервью с экс-вице-губернатором Юрием Денисовым
Корреспондент amic.ru съездил в гости к бывшему чиновнику в рубцовскую колонию №10
10 апреля 2019, 07:19, Вячеслав Кондаков
Жизнь бывшего заместителя губернатора Алтайского края Юрия Денисова уже три года как изменилась кардинально. В марте 2016 его задержали по обвинению в особо крупном взяточничестве и приговорили к восьми годам и одному месяцу лишения свободы. В октябре 2017 года бывшего чиновника конвоировали в ИК № 10 строгого режима в Рубцовске. В исправительном учреждении есть молитвенная комната, клуб, библиотека с большим книжным фондом, кабельное телевидение, радио, выпускается стенгазета. Корреспондент amic.ru Вячеслав Кондаков побывал в гостях у Юрия Денисова и поговорил с ним о жизни за решеткой. Условие было только одно: интервью должно было выйти без тюремных фотографий. По словам Юрия Денисова, он не хочет, чтобы его бывшие коллеги по педагогическому цеху увидели его не в деловом костюме, а в робе заключенного.
– Юрий Николаевич, вам ведь в прошлом году 5 октября исполнилось 70 лет?
– Да, мой руководитель Александр Богданович Карлин всегда шутил, когда наступал День учителя: "Я вам специально подобрал начальника, чтобы его день рождения совпадал с вашим профессиональным праздником".
– Как вы здесь отметили свое 70-летие? Помните этот день, о чем тогда думали?
– День рождения я отмечал в вагоне поезда, в котором меня этапировали из следственного изолятора в колонию. В этот день перед отправкой жена передала мне праздничный пирог. В секции вагона нас было около 10 человек, мы его разделили и съели, а в свой адрес я услышал добрые слова от людей, которых абсолютно не знал.
– Чем вы занимаетесь здесь, в колонии?
– Занимаюсь знакомым для меня делом – работаю в местном училище. В сферу моих должностных обязанностей входит обеспечение порядка и чистоты во время занятий. Училище и школа находятся в одном здании, и я как-то услышал, что школа разрабатывает систему внутриучрежденческого контроля, и предложил свою помощь. После того как посмотрели на то, что я умею, стали привлекать меня к работе по подготовке различных методических документов, презентаций. Этой работой я и сейчас занимаюсь. Кроме того, безмерно благодарен тому, что веду активную переписку: не только с любимой семьей, но и с бывшими коллегами, друзьями, руководителями школ, техникумов, просто учителями. Правда, некоторые пишут, что есть и те, кто просто боится со мной общаться. Парадокс в том, что в коридоре школы висят обязательные документы, среди них лицензия и свидетельство об аккредитации, подписанные мной. Я иногда хожу, останавливаюсь под ними и говорю себе: "Денисов, ты и это все выдержишь".
– Насколько много людей вам пишут? По моим наблюдениям, во многих учительских коллективах продолжают говорить, что Юрий Николаевич – хороший руководитель, именно при вас проходило оснащение школ. Другие же, после истории с вашим задержанием, говорили, что вы сами к этому шли. Педагогический лагерь разделился. Даже я, общаясь с людьми из нынешнего министерства, замечаю, что некоторые опускают глаза и не хотят вспоминать эту тему. Так о чем вам пишут люди?
– Вы же знаете, что я большую часть жизни проработал в институте в Бийске – 32 года. У меня никогда не было мыслей менять работу, тем более идти на госслужбу. У меня просто замечательно шла карьера, хотя были определенные спады. Я окончил всевозможные курсы по вопросам управления качеством образования, занимал различные должности руководителей в образовательных учреждениях. Меня стали включать в комиссии по оценке и аккредитации вузов. Моя жизнь устраивала семью, в том числе и меня. Однажды в январе 2004 года позвонил Михаил Евдокимов, с которым мы были давно знакомы, дружили, и предложил срочно встретиться. Сказал, что принял решение участвовать в выборах главы региона и попросил меня помочь ему в этом. Я активно помогал в его предвыборной кампании, а затем вернулся к своей работе в институте. Тогда он и пригласил меня поработать в администрации. Я согласился на два года – до пенсии. Год закончился, он погиб.
Пришел Александр Карлин, который из всех заместителей Евдокимова оставил меня работать, без объяснения причин. Просто сказал: "Я знаю, кто вы и как сюда попали". 2005 год – это начало глубокой модернизации всей социальной сферы и прежде всего образования. Изменилась структура, финансовые механизмы, содержание и, конечно, все это сопровождалось кадровыми изменениями. Губернатором была поставлена задача максимально привлечь средства из федерального бюджета. Деньги распределялись на конкурсной основе, и победители определялись не по "бумагам", а по результатам работы региона. Были жесткие условия и сроки. Вы говорите, что одним я нравлюсь, а другим – нет. Может быть, они не знают, в каких условиях мы работали и чего при этом достигли? Я до сих пор благодарен всем, кто был в нашей команде, а она была очень многочисленной и включала работников образования, других отраслей, профсоюзы, родителей, депутатов. Это благодаря им край входил в число победителей конкурсов, объявляемых министерством.
– Так о чем вам пишут учителя?
– Тема "за что, почему и как все это случились", в письмах вообще не обсуждается. Вспоминают о том, какие мы делали вместе проекты, о моих докладах, о себе, о наших общих знакомых, о детях, внуках и о том, что происходит сегодня в алтайском образовании. Иногда спрашивают мое мнение по некоторым вопросам. И, конечно, все желают мне терпения и здоровья. Я очень благодарен им за это. Не знаю, как бы я все это здесь переносил, если бы не эта поддержка.
– Вы сказали, что активно следите за тем, что происходит, а каким способом вы получаете информацию? Из писем, читаете газеты? Вам интересно узнать, что происходит в крае?
– Использую все источники. Телевидение дает такие возможности. Узнаю новости из писем. Ну, и газеты. Мало того, что их выписывают в библиотеке, и я могу там ими пользоваться, раз в четыре месяца ко мне приезжает семья и они привозят огромную пачку еженедельных газет.
– Как восприняли уход Александра Карлина?
– Ничего неожиданного для меня не было, потому что я знаю, сколько лет Александру Богдановичу, какой срок он уже работал. То, что он шел в отставку – это нормальный, закономерный процесс. То, что он в Совете Федерации, – это тоже для меня не удивительно.
– Вы сказали, что раз в четыре месяца к вам приезжает семья. Пришла ли в себя ваша жена после судебного процесса?
– Знаете, что больше всего в этом деле меня "убило", вызвало боль? Публикации в нашей прессе, даже не сам суд. Это было ужасно, пересказывать я не могу, но среди того, в чем меня обвиняли, было и то, что я якобы лощеный, холеный, носил костюмы стоимостью в годовую зарплату учителя. Больно было от того, что, ну ладно, я бы год работал на этой должности, два года, три, но одиннадцать с половиной лет я был у вас на виду, и костюмы все мои видели, и в деревне с дороги виден весь участок, и там ничего не скроешь.
Если бы я это делал, то наверняка нашли бы людей, которые бы подтвердили, что я их привлекал. Все это публиковали и хоть бы кто слово сказал. Журналист и образ жены сформировал: из мужа деньги тянет, командует им, по бутикам на служебной машине разъезжает. А она выработала необходимый стаж, в том числе 10 лет на вредном производстве на химкомбинате, ушла на пенсию и посвятила себя семье, все ждала меня с работы в деревне, не в коттеджном поселке. Мы не планировали переезжать из поселка. Возвращение откладывалось: я девять с половиной лет проработал в этой должности, уже на пенсии, без контракта, с готовностью уйти в отставку в любое время. Мы нигде с женой не "тусовались", в отпуск никуда за пределы края не выезжали. Все, что было у нас из имущества и затем было конфисковано, было приобретено нами до моего перехода на госслужбу. Даже наш дом не показывали, потому что по нему видно, что он из прошлого века. Да, что-то обновляли. Машину, например. После всего произошедшего у нее обострились хронические болезни, стрессы спровоцировали еще одно серьезное заболевание, и в сентябре 2018 года ей сделали операцию. Сейчас жена на лечении, чем это все закончится – не знаю, но надеюсь на лучшее.
– Вернемся к тем событиям, из-за которых вы здесь оказались. Как проходило задержание. О чем думали в тот момент?
– Да не то слово! До сих пор стоит картина перед глазами, как это происходило. При этом скажу, что вся процедура проходила очень корректно со стороны правоохранительных органов. На работе я всегда помнил о своей ответственности за нарушения требований к госслужащим. Отвечая на ваш вопрос, повторю, что проработал на госслужбе одиннадцать с половиной лет, причем в очень жесткий период модернизации образования, когда в край поступало много денег, и все это сопровождалось различными провокациями в мой адрес и адрес моих коллег. То предлагали от моего имени за определенную сумму освободить от проверки Рособрнадзора, то требовали заключить именно с ними контракт на поставку оборудования или строительство школы, потому что они являются якобы моими представителями. Об этом знал мой руководитель и соответствующие органы. Поэтому когда увидел жену в окружении сотрудников, не зная конкретной причины, понял, что ко мне есть вопросы именно по этой теме. Я остался с женой, потому что знал о ее состоянии здоровья, а уже затем в ходе всей процедуры мне объяснили, что стало причиной ее задержания. Пришел в администрацию и все доложил начальству.
– Вы ходили к губернатору?
– Разговор был недолгий, никаких эмоций со стороны Александра Богдановича я не видел, но запомнил на всю жизнь его фразу, которую он сказал в конце, примерно такого содержания: "Мне очень жаль, что так все завершилось".
– А какие были у вас взаимоотношения с Александром Карлиным? Вы всегда рассказывали ему о том, что происходило в алтайском образовании? Не пытались о чем-то умолчать?
– Не знаю, какие отношения у других были, у меня даже мысли не возникало, чтобы ему сказать что-то недостоверное. Я знал, что он человек очень умный, образованный, у него свои источники получения информации, и как я могу ему что-то не то сказать? Причем я руководствовался одним раз и навсегда установленным правилом: вот событие, вот я, вот тот, кому я должен доложить. Есть вариант: я могу посмотреть на это событие, проанализировать, оценить его и доложить губернатору. Второй путь: ничего от себя, просто доложить то, что есть на самом деле, а если спросят, то высказать свою точку зрения. Всегда шел по второму пути. Чтобы ни случилось – всегда называл только факты. Я не боялся. Сейчас многие что-то говорят, но я же за эти годы видел, такой самоотдачи и работоспособности как у него, в нашем окружении ни у кого не было, поэтому совесть просто не позволяла. И не только мне.
– После задержания понимали ли, что это может привести вас на скамью подсудимых?
– Конечно, и примеров достаточно было до того, чтобы понимать, что разговорами и шутками это не закончится. Но честно признаюсь, не предполагал, что все будет так жестко.
– Вы имеете в виду срок?
– Не только срок, но и все процедуры, как все это было. То, что жену взяли под арест, несмотря на ее заболевание. Потом мне передали слова одного из моих коллег, его комментарий по поводу всего случившегося. Они были примерно такие: "Большой птице – большую клетку". После задержания жены, когда я уже немножко успокоился, попросил помочь найти нам адвоката. Мне посоветовали – мы встретились, но прежде чем дать согласие, он предложил пройти мне полиграф. Я прошел его, результаты подтвердили, что я говорю правду, и он стал сопровождать в этом деле. Адвокат и предупредил нас о возможных вариантах развития событий. В том числе об обыске и аресте. Поэтому когда пришли с обыском…
– Морально вы уже были к этому готовы?
– Ну как морально можно быть к этому готовым? Обыскали все и всех: детей в том числе, точнее их квартиры, дом в деревне. И на все наложили арест: на имущество, счета, на которых были очень незначительные суммы…
– И вас забрали на два дня в изолятор временного содержания. О чем думали там?
– Забрали вместе с женой. О семье, детях, о том, как им тяжело и страшно. У нас дружная семья. О себе точно не думал: я все, что должен был сделать в этой жизни, уже сделал. Как говорят: дерево посадил, дом построил, сына вырастил. Отработал более 42 лет, не безрезультатно. Не стыдно никому в глаза глядеть. Перед коллегами только было стыдно, что в такой ситуации оказался, понимал, сколько им из-за этого "достанется".
– Спали ночью?
– Вы же знаете, что у нас самая сильная реакция организма – защитная. Видно, перенапряжение было таким, что я отключился на несколько часов. Мне даже одеяло не выдали, но я не обратил внимания на это, укрылся простынкой в первую ночь.
– В СИЗО находились 1 год и 7 месяцев. Многие, даже работники исправительной системы, говорят, что СИЗО хуже, чем колония, потому что здесь ты можешь чем-то заняться, а там фактически в запертых стенах. Вам почти 70 лет было на пороге, как вы выдержали этот стресс? Это и физическое испытание.
– Не знаю, как я все это вынес, как жена все это выдержала – она девять месяцев там провела. Врачи за нами следили, потому что все хронические заболевания обострились. Увозили на скорой помощи и в городскую больницу. Половину этого срока я провел в камере с другими заключенными, а потом девять месяцев – один. Те, кто был со мной в камере, смотрели на меня с ужасом и удивлением: просыпался всегда в шесть часов, каждый день брился, много читал, писал письма. Ежедневно я составлял себе план, что надо делать, включая всю мелочевку. Потом, когда адвокат передал мне документы по делу, я их изучал. Когда он прочитал мою апелляцию, то сказал: "Тебе можно выдавать диплом юриста". Помогали и письма от жены и детей. Помочь я им мог только одним: внушить, что за меня не надо волноваться, что у меня все хорошо – и содержание, и питание. И я все делал для этого: встречался с ними "подготовленный", постоянно брился, стригся.
– То есть всегда быть в форме...
– Да. Нас же все там знали, кто-то видел меня, и жене передали, что я похудел на 20 килограммов. Поэтому я ел все, чтобы поправиться. Самое сложное время там – утро: ночью разные сны снятся, забываешь, где ты находишься, а когда утром открываешь глаза, то видишь, что ты не в том месте, где был во сне. Психологически очень тяжело, но я тут же думал о семье.
– Психологически стало легче, когда супругу под домашний арест определили?
– Да. Я только и молился об этом. Когда ее перевели из СИЗО под домашний арест – стало намного легче.
– А кто были ваши сокамерники?
– Были и те, кто наркотики распространял, мошенники, хулиганы. Все – молодые парни, по возрасту некоторые из них во внуки мне годились.
– Когда состоялось последнее судебное заседание, во время многочасового чтения дела о чем думали? Вы ожидали такого приговора?
– Думал о семье, о том, чтобы хотя бы один из нас остался с ними, и когда озвучили, что у жены условный срок, уже мой приговор на меня не произвел такого впечатления. Говорят, что как только жене зачитали приговор, я перекрестился, но я этого не запомнил. Я перекрестился, хотя не могу сказать, что верующий. Я еще раз говорю, я все понимаю – и особую важность борьбы с коррупцией, ее социальную значимость, а также то, что чем выше человек во власти, тем тяжелее его ответственность.
– А ожидали, что дадут именно восемь лет строгого режима? Или, по-честному, надеялись на меньшее?
– Да, скрывать не буду, надеялся. Надеялся, что учтут доводы защиты, мой возраст, мой образ жизни, результаты моей трудовой деятельности, все мои награды. Ну и мои заболевания. Хотя на госслужбе не принято нездоровым быть. Поэтому все скрывалось, не демонстрировалось.
– На больничный не ходили?
– Нет, все амбулаторно: утром заехал в поликлинику, подлечился и на работу. И здесь я, по привычке, свои болячки не выпячиваю, а мне начинают намекать, что я симулянт. Поэтому ношу с собой постоянно официальный документ, где все заболевания перечислены. А когда их зачитывают, то понятно, почему у меня так много лекарств.
– А у вас не было мысли: стоп, хватит, поживу, наконец, "в старости и в сладости"? Не жалеете, что вовремя не ушли?
– Теперь, конечно, жалею. Но была команда, в которой мне было комфортно, были очень сложные и важные задачи. Мы их решали, и я чувствовал, что действительно нужен, несмотря на то, что уже пенсионер. Если бы была только тень сомнения, что я уже "тормоз", то тут же бы ушел.
– То есть если бы вас не арестовали, вы бы не ушли? Многие тогда говорили, что вы ждете кресло министра образования.
– Ну, насчет кресла – это уже перебор. Я же заместителем губернатора был, а у министра статус ниже. Кроме того, мне удалось "дважды войти в реку". Я был удовлетворен тем, что достиг в жизни, и после окончания учебного года я планировал уйти в отставку.
– Вы постоянно говорите, что жаль детей, а себя было жалко?
– Нет, никогда. Возмущался несправедливостью по отношению к себе иногда – да, но жалеть – нет.
– Вы когда-нибудь плакали?
– Было. Когда хоронили Михаила Евдокимова. И на суде, когда заседание отложили из-за того, что жену увезли в больницу. Самое страшное лезло в голову. И винил себя: не смог уберечь. Слезы сами потекли. Судья успокаивала.
– В СИЗО вы пробыли девять месяцев в одиночной камере. Здесь вынуждены общаться с людьми, с которыми в других обстоятельствах никогда бы не стали этого делать.
– Естественно, такое есть, но обстоятельства заставляют. Вопрос в том, каков уровень этого общения и содержания. В основном это общение обусловлено необходимостью решения бытовых вопросов. Но есть и те, с которыми интересно поговорить на другие темы.
– Не нахватались от них еще словечек из тюремного жаргона?
– Нет, я кое-что знаю, но не использую.
– О чем с ними говорите?
– О разном. Ко мне обращаются с вопросами. Их интересует мой опыт работы во власти. Обсуждаем некоторые последние новости, в том числе международные. Здесь общение весьма специфическое: особо с тобой никто не делится "сокровенным". У каждого свои проблемы и каждый занят их решением. Проблема для меня в том, что людей вокруг много, а поделиться, посоветоваться не с кем.
– Значит и конфликтов у вас нет?
– Нет, ни со стороны сотрудников, ни со стороны осужденных.
– Много читаете?
– Да, но не художественную литературу. Большей частью то, что необходимо для работы: меня снабжают всей необходимой нормативной литературой. Семья передает сюда книги, диски с фильмами.
– Многие предполагали, что краевой суд пересмотрит ваш срок. Однако этого не произошло. Почему не стали обращаться в Верховный суд?
– Насколько я информирован, адвокат обращался в Верховный суд, но там есть еще одна инстанция – президиум, вот туда не стали обращаться. Не вижу особого смысла.
– Верите ли, что в ближайшее время вы будете жить с семьей и сможете выйти на свободу по УДО?
– Я повторю, для меня самое главное – это моя семья, ей тяжело, и я мог бы ей помочь, но, к сожалению, у меня такой возможности нет, поэтому я делал и буду делать все, для того чтобы сократить срок моего пребывания здесь, и УДО – один из возможных вариантов. УДО у меня может наступить в 2021 году.
– Есть ли какие-то вещи, события, о которых сожалеете, что не успели сделать на свободе?
– Сейчас единственное, о чем я жалею, что мало общался с семьей. Хотя я использовал для этого любую возможность, но жена ждала почти 12 лет дома.
– Что сказала жена в последнюю встречу?
– Она знает, что я никогда не буду жаловаться. Говорили о хорошем: о внуках, детях. С женой мы можем говорить сутками и нам не будет скучно. И она, и дети, прежде всего, конечно, беспокоятся о моем здоровье, и чтобы меня здесь никто не обижал: для них я классический тип "профессора".
– Вы о многом сейчас говорите в настоящем времени, вы еще задумываетесь о том, что если бы были на посту, какие бы вещи делали? Мыслите ли вы еще как руководитель? Сами сказали, что надо было оставить образование, заняться детьми, или это то, что никогда вас не оставит?
– Конечно никогда не оставит: я всю жизнь в образовании. Сначала 20 лет в основном меня учили, а последующие 44 года преимущественно учил я, но никогда не переставал учиться сам. Нет у меня никакой тяги к руководству, должности. Просто хочу быть актуальным в любой ситуации, в любое время во всем, что касается образования.
– Вы говорили о вещах, которыми гордитесь, а за одиннадцать лет не было мыслей, что вы что-то сделали неправильно? Зарплаты учителям так и не повысили, хотя все годы обещали...
– Провалов особых не было: губернатор не допускал этого. Что касается зарплаты учителей, то, действительно, она увеличилась не так, как хотелось бы, но все возможное для ее повышения в крае делалось.
– Насколько я знаю, в том числе из материалов прессы, некоторые ваши коллеги в ходе доследственных экспериментов, допросов говорили, что вы – жесткий начальник, с вами было тяжело работать, можно сказать, немного отвернулись от вас?
– Я своих помощников, тех, кто со мной работал, контактировал, хорошо знал. Они все очень грамотные специалисты и замечательные коллеги. Поэтому их поведение до суда и на суде не было для меня неожиданностью. Я их понимаю, почему они поступили так, а не иначе, и никого не осуждаю. С другой стороны, я лично читал все протоколы допросов, присутствовал на всех заседаниях суда, когда они давали показания, но об этом там не было ни слова. Они были максимально объективны. Да, были ошибки. Да, жесткий был, но только к тем, кто не хотел напрягаться, работать в темпе всей команды. И к себе. Да, были люди, которые уходили из-за этого. Но объясните тогда мне, почему они потом возвращались? К тем, кто уходил, а не бежал, я всегда относился с добром, и неважно, какая причина была. Всегда радовался возвращению, принимал обратно. Да, были показания и обвинительные. Но разве можно для всех быть хорошим? Тем более когда руководил очень масштабной реорганизацией образования с кадровыми изменениями. А обвинители были из этой категории.
– Помимо общения с близкими, друзьями, по чему вы больше всего скучаете, что могли получить на свободе, но не можете здесь?
– Работу и свободу! Хочу работать на пользу моей семьи! И осуществить давние мечты жены о том, чем мы займемся, когда я уйду на пенсию.
– А физически тяжело в колонии?
– У меня же привычка, выработанная годами службы: скрывать свои слабости. Но вам сознаюсь: для моего возраста и с моими заболеваниями – очень тяжело. В тех условиях, в которых я нахожусь, даже мелочи превращаются в неразрешимые проблемы. Например, со сном. У меня ряд заболеваний, при которых постоянные боли в руках, ногах, и они обостряются ночью. Чтобы боль уменьшить, надо перевернуться, но этим ты мешаешь тому, кто спит над тобой. Встаешь, мажешь мазью, утепляешься и пытаешься уснуть.
– Каким представляете свой первый день на свободе?
– Не думаю об этом. Мне надо еще выжить здесь, а потому я знаю только начало и конец моего срока. Я должен выдержать и вернуться к моей семье, детям, друзьям. Они должны выстоять. Очень хочу работать.
– Мне со стороны кажется, вы немного противоречите себе: вы сами говорили, что сожалеете о том, что мало уделяли внимания семье из-за работы, и сейчас снова говорите, что хотите работать. Это как наркотик, без которого вы просто жить не можете?
– Давайте уточним, что я понимаю под работой. Я имею в виду не должность, а деятельность, которая отличается от праздного времяпровождения. Я буду заниматься с внуками, учить их тому, что знаю сам: приучать к спорту, помогать супруге. Ну и, конечно, общаться с теми, кто работает в образовании, в том числе в моем родном институте.
– Вы получаете пенсию?
– Да.
– Сколько, если не секрет?
– У меня хорошая пенсия, которую платят человеку, имеющему такой большой стаж на высокопоставленной должности, но половину отправляю жене. У нее пенсия гораздо меньше.
– А вторая часть тратится на погашение исков?
– Да, ну и что-то оставляю себе.
– А что вы покупаете?
– Здесь есть магазин, в котором можно приобрести все, что необходимо одинокому мужчине. Продуктовая часть тоже имеется. Записываемся в магазин и по очереди его посещаем, раза два в месяц.
– Находясь в колонии, вы никакую привычку не приобрели? Может чай не пили, а здесь все любят чаи гонять...
– Нет, я в таком возрасте, когда привычки не меняют и не приобретают. Кроме того, на вопросы такого рода я всегда отвечаю так: "Могу себе позволить капризничать только дома, и то, если позволят".
– Самый главный вопрос: вы до сих пор настаиваете на своей невиновности или можете признаться?
– По-моему, в ходе нашей беседы я уже ответил на этот вопрос. Я признаю свою вину и в связи с этим хочу сказать следующее: можно обсуждать трактовку фактов, строгость приговора, но я не должен был давать поводов для подозрения в коррупции. А такие ситуации были.
– Но зачем тогда было делать все то, в чем вас обвиняют? Вам не хватало зарплаты?
– Ничего целенаправленно я не делал. Позволил кое-кому "лишнее". Я уже говорил, что мы очень открытые люди, и весь наш образ жизни, всей семьи, – у всех перед глазами. Не было у нас не заработанных доходов. И когда я работал в институте, на госслужбе – уровень жизни у нас был примерно одинаковым: я всегда был ухоженным, в костюме и белой рубашке, обязательно с галстуком, выбирать которые меня научила жена. Правда, когда работал в институте, мы с женой обязательно ежегодно ездили в отпуск на курорт в Белокурихе, на госслужбе – только иногда на праздники.
– А за что вы тогда себя вините?
– Я уже сказал, в чем признаю вину – в том, что дал основания подозревать себя. Ну и за то, что семья, дети проходят страшное испытание. За то, что жена потеряла здоровье, за те проблемы, которые возникли у моих коллег, у тех, кто мне доверял, у моих друзей из-за моего дела.
– А мемуары написать не хотите?
– Нет, и не планирую. Я не считаю, что моим детям и внукам нужен этот опыт. Но буду всячески инициировать работу по написанию летописи того, что сделано в краевом образовании за последние 15 лет. Не ради себя – поверьте мне! Ради тех замечательных коллег, наших руководителей, педагогов, учителей, родителей, которые проделали колоссальную работу, начиная с подключения школ к сети Интернет. И делают это сейчас.
0
0
0
0
0
0
Комментарии 0