Писатели не умирают: в Барнауле помянули Александра Родионова
06 декабря 2013, 14:11, ИА Амител
Общественные нагрузки
Родионов не замыкался в творчестве, не боялся общественных нагрузок – в газете "Молодежь Алтая" он составлял подборки из стихов молодых поэтов, а еще занимался с начинающими поэтами и писателями в литературном объединении "Родник". Поэт и писатель Владимир Токмаков, чьи стихи впервые увидели свет именно с благословения Родионова, рассказал:
– Для него еженедельный "Родник" не был формальным поводом общения с молодежью, чтобы получать копеечку, ему действительно это было любопытно. Вот неизвестно откуда появилось новое поколение молодых поэтов, читают безумные стихи, спорят… Я помню, он с Бреховым все время спорил. Брехов – он патетичный, эмоциональный человек. И у них постоянно происходили дискуссии.
– Родионов был одним из наиболее лояльных руководителей студии, – припомнила поэтесса Наталья Николенкова. – Он не занимался дурацким буквоедством, когда: "А что вот это слово означает?! А почему тут вот это слово?!" Да откуда я знаю, почему у меня тут эти слова?! Он был мягок, он был демократичен.
Вводя в мир литературы молодых, тех, о ком никто еще не знает, Родионов подвижнически старался вернуть в литературу тех, о ком уже никто не знает – фольклористов и краеведов былых времен.
– Кроме того, что он писатель, он ведь еще и редактор. На рубеже 80-90-х годов прошлого века была серия "Культурное наследие", которую редактировал как раз Александр Михайлович, – рассказал историк и краевед Евгений Платунов. – В 1988 году в этой серии вышли "Былинные песни Алтая" Степана Гуляева с научным аппаратом. Потом "Легенды Горной Колывани" Александра Мисюрева, тоже под редакцией Родионова. А в 2007 году, когда издавались "Сказы народов Сибири", алтайский том "Алтай-Беловодье", он вместил туда то, что когда-то издавалось об Алтае, но было полузабыто: не только "Легенды Горной Колывани" Мисюрева, но и другие свои выпуски фольклорного наследия Алтая, а также тексты Степана Гуляева и редактированную Людмилой Журовой книгу "Долгая жизнь слова. Календарная и обрядовая поэзия". Меня поражало, как он относился к друзьям, как пытался продолжить их незаконченные дела, те, которые им не дала закончить смерть. Башунов занимался книгой по дорогам, работал с "Алтайавтодором" – Родионов был редактором ее и доделал. А эта редакторская работа отнимает время, силы, зачастую не дает человеку заниматься какими-то своими замыслами.
Думается, что из нелитературных дел особо важным для него была Демидовская премия, созданная именно Родионовым и долгое время жившая именно его стараниями и энергией. Потом вышло так, что его от этой премии оттеснили.
– Однажды на каком-то Демидовском балу я пришел в "Колизей" и понимаю, что нет самого главного человека! – рассказывал барнаульский культуролог, галерист и журналист Вадим Климов. – Я отловил кого-то из организаторов и спросил: "А где Александр Михайлович?" Ответ, в принципе, я знал. Набрался наглости, нанял такси и привез Родионова. Мы сели в баре и стали… разговаривать. Достаточно громко. А так как Александра Михайловича люди уважали, то те, кто вручал, и те, кто получал, перед тем как сесть на свои места, шли поздороваться к Родионову в самый темный угол бара. Мне было больно смотреть на то, что происходит. А он… сказал: "Слушай, а я в некоторой степени даже рад, что непричастен к этому". Ушли некоторые крупные меценаты, которые шли-то на Родионова по большому счету и понимали, сколько он сделал своими книгами, как он относится к краю, как уважаем в той среде – это Урал, родственники Демидовых. Они давали деньги Родионову на проведение этого мероприятия, они ему доверяли, чтобы он и люди вокруг него сделали это хорошее, важное дело.
"В меня медленно натекает…"
Об отношении Родионова к писательскому делу полумистическим образом собравшимся на чтения рассказал сам Александр Михайлович – в последние дни его жизни журналист Лариса Вигант записала видеоинтервью с ним. И хотя оно о Евгении Гущине, но и о нем самом тоже.
– В Союзе писателей разговор зашел о том, кто как пишет. И Гущин рассказывал: "Я не могу писать много. Есть люди, которые три листа пишут, есть те, кто три страницы. А я не могу каждый день. В меня слишком медленно натекает". Это значит, надо родник беречь, из которого натекает. Дождаться часа, когда он полон живой влаги, и только потом садиться за стол. У него это правило – неистребимое, житейское – всегда присутствовало, и для меня оно стало мерой честного отношения к творчеству: не садись за стол, покуда не натекло, пока не накопилось, – говорил Родионов с экрана своим друзьям.
Один из них, из самых верных, Виктор Петров рассказал по этому поводу:
– Когда он писал книгу "Князь-Раб", я его взял на работу, чтобы он имел какой-то доход. И каждую десятидневку надо было отчитываться – я же играю в начальника. Неделя прошла, а работы нет. Я говорю: "Как?" А он вот как в фильме, который сейчас показали: "Так стакан-то еще не накапал". А я ему в ответ: "Саш, самое страшное – это пустой стакан". Я ощутил, как у него собиралось в душе. И как потом у него начинало выходить. У меня времени не хватало его слушать. Говорю: "Ты перевыполняешь свои обязательства".
Это была духовная сторона творчества Родионова. А о материальной рассказали фотограф Александр Волобуев и издатель Николай Герцен.
– Он очень серьезно относился к книге как к произведению искусства, – припоминал Николай Теодорович. – Очень внимательно смотрел на все: обложку, форзац, как фотографии стоят, какие они будут… Вместе работали над тремя книгами. Первая – "Колывань камнерезная". Мы и до этого были знакомы, а с того момента начали дружить. Вместе работали над томом о Барнауле из серии "Тобольск и вся Сибирь". Там он тоже тщательно отбирал фотографии. Казалось бы, у него их много. Но он говорит: "Нет той, которая нужна, поеду в Бийск, буду искать". Он щепетильно относился к этому, чем вызывал у меня определенный восторг. Он отрабатывал каждый тончайший нюанс в оформлении, не говоря уж о содержании. А последняя книга "Одинокое дело мое" в смысле оформления – одна из любимейших книг Родионова для меня, я считаю, что это шедевр. Мне нравится, что он себя разместил на обложке. Эту фотографию он тоже долго подбирал. Форзац он сам подбирал. Во всем он всегда находил изюминку. Эта его доскональность, щепетильность. Притом с ним всегда работалось легко, потому что если мы запускали книгу, то это уже было доделано все досконально и не надо было ждать, что где-то будет какой-то промах. Поверьте мне, это очень важно. Когда берешь готовое произведение – книгу и в ней начинается один ляп, второй, третий – неприятно. Работа огромная проделана, а потом такие нюансы сводят насмарку весь труд.
Александр Волобуев рассказал:
– Мы с Александром Михайловичем, так повезло, делали вторую версию книги "Колывань камнерезная". Ездили с ним в Колывань в долгую командировку. Фотографий он заказывал в несколько раз больше, чем это можно было вместить в книгу, раза в четыре или в шесть. Я хватался за голову и говорил: "Михалыч, куда столько?!" А он отвечал: "Погоди, это на следующую книгу останется". Он так всегда говорил, что ему нельзя было не верить. Последняя его книга – "Одинокое дело мое" – это единственная его книга о самом себе. В ней он откровенно говорил о том, что делает, для чего живет. И тоже говорил: "Остальное в следующий раз издадим". Не получилось. Когда тобольский том делали, у меня была поездка в Питер. Он мне говорит: "Ты зайди в Эрмитаж, поснимай наши алтайские фонды. Я договорюсь". Я отвечаю: "Не успею, там надо дня два, чтобы просто попасть. В следующий раз". И теперь уж следующего раза не будет.
Ненаписанная книга
Работал он до последней возможности, пока болезнь не скрутила окончательно. Весной нынешнего года он в Санкт-Петербурге в архиве искал материалы о сибирской монете.
– В книге "Одинокое дело мое" есть очерк "Сибирская особливая" о сибирской монете. И у нашего руководства созрела идея – сделать книгу, – рассказал Сергей Ужакин, сотрудник одного из финансовых учреждений. – Я пришел к Александру Михайловичу, изложил, что мы могли предложить, его заинтересовало. Обсудили. Это было в 2011 году. Ударили по рукам. К осени 2012 года все оформилось. Решили сделать книгу по Сузунскому монетному двору. Разделили зоны ответственности. Мы на себя взяли ту часть книги, которая связана с эмиссией: почему ее здесь стали чеканить, почему перестали
возить с Урала, как это экономически было оправданно. Планировались командировки в Санкт-Петербург, в Москву, в Томск, в Новосибирск. Весной, когда мы еще не догадывались, что он очень болен, Александр Михайлович начал рваться в Петербург. Говорит: "Мне надо уехать, надо уехать…" Мы говорим: "Ну если надо, то езжай". Он уехал, но перед 9 Мая вынужден был вернуться. Привез несколько листков – выписки, которые он сделал по Сузунскому монетному двору. Это, наверное, последние его рукописные вещи. В мае он предлагал: "Давайте закажем, они отпечатают, пришлют, я буду здесь с этим работать". Но дальше он уже работать не мог. И проект остался незавершенным.
"Он учил замечать незаметное…"
Самым трогательным было выступление дочери писателя – Вероники.
– Когда мы жили под Новокузнецком в поселке Елань, где родители работали в геологической партии, они были очень молоды, очень радостны. У нас часто были какие-то праздники. Проигрыватель играл – недавно с детьми была в музее "Город", там стоит похожий. Пластинки – Валерий Ободзинский звучал постоянно. Как это вспоминаю, прямо мороз по коже. Геологическое братство – это очень сильно. Это радостное время для меня, для родителей. Вспоминаю: в тех же стенах папа учил рисовать, старался ненавязчиво рассказать о цветах, о красках. Он уважал людей, которые владеют кистью. И очень хорошо сам рисовал. У меня осталась его тетрадь того времени, когда он был учащимся старших классов в Егорьевской школе. Обычная школьная тетрадь, но с его рисунками. Он меня отвел в изостудию, которая существовала при Доме пионеров. Это было так интересно, воспоминания на всю жизнь. Я года три занималась в этой изостудии, многому научилась. Не обязательно технике рисования, а технике чувств – как почувствовать этот рисунок. Вот туда меня привел папа.
Вспоминаю геологическую партию – мы с мамой прилетели к папе на вертолете, на нем же должны были вернуться, но начальник геологической партии решил, что семья должна порадоваться подольше, распорядился, вертолет взмыл, а мы на неделю задержались. Эти дни для меня настолько яркие… Папа в природе так себя уютно и комфортно чувствовал… Он учил заметить незаметное. Услышать что-то такое… От ручья, от шелеста травы. Он сумел заметить сам и хотел, чтобы это заметила и я. Посидеть послушать, как река горная шумит, – у нас все это было с ним.
Когда я уже пошла в школу, пришли к нам в дом ребята с моей звездочки, у нас задача – выпустить стенгазету. Большой белый ватман, а мы третьеклассники, неопытные, не художники. И мы боимся подойти к этому ватману, боимся что-то испортить. И тогда папа говорит: "Не бойтесь, что у вас линии не будут прямые, бойтесь того, что ваша газета будет неинтересная". И дает с полки книгу Успенского "Крокодил Гена", там большими буквами детскими написано: "Крокодил Гена" – одна буква в одну сторону смотрит, другая – в другую. Но это была настоящая книга. Он нас учил не бояться творческого подхода. И мы полюбили стенгазеты выпускать. И сейчас в семье выпускаем газеты – к своим юбилеям, к своим праздникам. В декабре, 31 числа 2012 года, мои дети и папа выпускали газету – родословное древо. Женщины были на кухне, а папа с детьми готовили газету.
* * *
Александр Родионов был светлым человеком, и вспоминали о нем светло, добрым словом. Читали его стихи, размышляли о его книгах. Припоминали разные байки – а куда же без них в разговоре о Родионове?
Полная запись всех выступлений – в недавно изданном сборнике "Александр Родионов. Первые литературные чтения", в который кроме стенограммы чтений вошли интервью и мемориальные статьи об уникальном писателе и удивительном человеке.
0
0
0
0
0
0
Комментарии 0