Юлия Латынина: независимость науки от власти — это миф

Историческая независимость науки от власти — это миф. Наоборот, правители приближали гениев к себе и так помогали менять мир.  С таким утверждением на страницах "Новой газеты" выступила обозреватель издания Юлия Латынина. Предлагаем читателям ИА "Амител" ознакомиться с интересной публикацией.

Редко бывают мифы, которые настолько не соответствуют действительности. Вот что было реально независимо от государства — так это приносящие прибыль технологии.

Никакой Уаттс не строил свою паровую машину в рамках королевского госзаказа, и Харгривс не изобретал своего механического прядильного станка на стипендию, полученную от Георга III. Если что и поражает в истории Европы — так это с какой последовательностью все прорывные технические изобретения (вплоть до пушки карронады и пулемета "максим") создавались частными лицами, для частных лиц, не по заказу государства и даже при полном его, государства, неприятии.

А вот с наукой дело обстоит сильно по-другому.

Со времени ренессанса главными борцами против господствующих среди толпы догм были правители и элита. Они же поощряли, содержали и приближали ученых. Чем крупнее был ученый, тем ближе он стоял к престолу и пользовался доверием коронованных особ, нередко совмещая научную деятельность с важнейшими государственными поручениями.

Тихо Браге был пожалован датским королем целым островом Хвен и огромными деньгами для строительства Ураниборга. После того как новый король Кристиан IV прекратил финансирование, Тихо Браге перебрался по приглашению короля Чехии и императора Священной Римской империи Рудольфа II в Прагу.

Его ученик Иоганн Кеплер унаследовал его должность придворного математика при Рудольфе II, а затем — при обоих его преемниках. Вы скажете, что это все пахло еще астрологией. Что ж — перейдем собственно к науке.

Первая академия мира — Academia Secretorum Naturae — была основана отнюдь не свободно собравшимися учеными, а неаполитанским аристократом Джамбаттиста делла Порта в 1560-м. Вскоре ее пришлось закрыть по подозрению в колдовстве, но к этому времени во Флоренции герцог Козимо Медичи уже основал, в 1563-м, Accademia delle Arti del Disegno. Занималась эта академия отнюдь не только рисованием — ее членом был Галилео Галилей.

Герцог Козимо (1519—1574) сам был страстный естествоиспытатель. Это был угрюмый и довольно неприятный субъект, мало любимый своими подданными, который проводил целые дни в своей лаборатории и, помимо множества мелких химических открытий, совершил одно довольно важное: создал новый способ производства фарфора, который позволил флорентийскому фарфору впервые соревноваться с китайским (правда, это не могло восстановить благополучия Флоренции, разоренной его налогами и капризами, но это — другая история).

Галилей не только жил под защитой и на содержании Козимо — он был учителем его сыновей.

В результате этого ученичества оба сына Козимо — герцог Фердинанд II и Леопольд — сами стали довольно способными учеными. В 1657 году они учредили академию Del Cimento (т.е. эксперимента). Изобретение, стандартизация и испытание новых научных инструментов стали главным коньком этой академии — герцоги лично заказывали и экспериментировали с бесчисленным количеством телескопов, барометров, термометров, квадрантов, астролябий, гигрометров, калориметров, а место великого Галилея после его осуждения занял великий же Торичелли.

Вообще, процесс против Галилея, пользовавшегося расположением папы, был не столько актом наказания за ниспровержение догм, сколько частью политической игры. Так или иначе, в 1633 году Галилео Галилей был вынужден отречься от своих взглядов, и Рене Декарт, другой из отцов научной революции, был так шокирован этим событием, что решил никогда не публиковать как раз законченный им трактат "О мире".

Однако Декарт, как и Галилей, вовсе не был ученым-одиночкой, не признанным сильными мира сего.

Напротив — Декарт служил Морису Нассаускому, герцогу Максимилиану Баварскому, и участвовал в осаде ла Рошели, предпринятой герцогом Ришелье. Он получал пансион от французского короля, поддерживал корреспонденцию с принцессой Елизаветой Богемской, и если Галилей был наставником сыновей герцога Козимо, то Декарт стал наставником датской королевы Кристины.

^{Рене Декарт со шведской королевой Кристиной}

Академики-государственные деятели

К середине XVII века моду на создание академий у итальянцев перенимают другие европейские державы.

Лондонское королевское общество было учреждено Карлом II в 1660-м, а французская Академия наук — через шесть лет, в 1666-м. Последняя была прямо создана как орган правительства и собиралась сначала в королевской библиотеке, а потом — в Лувре.

О том, каким могучим инструментом в то время была наука для укрепления и расцвета державы, свидетельствует пример двух великих представителей века Просвещения — Фридриха Второго и Екатерины Второй.

Оба правителя лично интересовались наукой и поддерживали отношения и личную переписку с ведущими учеными мира. Оба использовали науку для того, чтобы превратить свои державы, весьма второразрядные в момент их восшествия на трон, в ведущие державы Европы. Оба приглашали в академии лучших иностранных ученых, и оба пошли так далеко, что сделали общеупотребительным при дворе язык, на котором тогда говорило Просвещение, — французский.

^{Императрица Екатерина II Великая посещает Ломоносова в его доме на Мойке}

^{Король Фридрих впервые беседует с Вольтером}

Социальный статус ученых в этот момент необыкновенно высок. Наука служит лучшим социальным лифтом, единственный, кто в этом сословном обществе становится в один ранг с самыми высокопоставленными аристократами, — это научный гений. За гениальность сходят с рук такие вещи, которые не спустили бы никому другому.

Сэр Френсис Бэкон на должности генерального прокурора берет взятки, причем не столько сам, сколько его юные любовники, прикрывающиеся его именем. Другой бы за это лишился головы, сэр Френсис — только должности. Вольтер приезжает к Фридриху Великому и, поссорившись с ним, публикует анонимный пасквиль "Частная жизнь короля прусского", в самых скабрезных красках расписывая гомосексуализм своего гостеприимного хозяина. Несмотря на эту выходку, через несколько лет корреспонденция возобновляется!

Лейбниц переписывается сразу с принцессой Ганновера Софией, ее дочерью Софией-Шарлоттой, королевой прусской, и будущей британской королевой Каролиной Ансбахской. Он совмещает свою карьеру ученого с карьерой дипломата на службе электора Майнцского, после чего с неохотой принимает пост канцлера Ганновера. Гюйгенс переписывается с Кольбером. Даже нелюдимый Ньютон становится главой Казначейства.

Но, конечно, самой фантастической карьерой конца XVIII века можно считать карьеру сына бедного американского фермера, авантюриста, участника американской Войны за независимость на стороне англичан, Бенджамина Томпсона, будущего графа фон Рамфорда.

Будучи уже довольно известным ученым, Томпсон приехал в Баварию (в качестве, кстати, шпиона английского двора) и там — в ходе порученной ему реорганизации баварской армии — внес изрядный вклад в теорию тепла.

Бенджамин Томсон изучал процессы переноса тепла, чтобы выяснить, из какой материи лучше всего шить форму солдат и как лучше всего их кормить без утраты качества. Базируясь на своих теоретических открытиях, Томпсон устроил первые эффективные полевые печки, реконструировал кухонные очаги, улучшил лампы, изобрел эффективный кофейник, придумал систему центрального отопления и во время осады Мюнхена (он командовал обороной и удержал город) сделал далеко идущие выводы в области теории тепла, заметив, что в зависимости от отсутствия или наличия ядра в пушке ствол при выстреле нагревается по-разному, при одном и том же количестве пороха.

По итогам своих научно-полевых реформ сын бедного американского фермера стал в Баварии вторым человеком после электора, графом Священной Римской империи, и, последовательно, военным министром, министром полиции и канцлером.

Элита за науку

Конечно, далеко не все коронованные особы в это время являлись такими страстными поклонниками науки, как Елизавета Богемская или королева Кристина, но в окружении даже самых нелюбопытных монархов обыкновенно находились влиятельные люди, отдававшие себе отчет в ее важности.

Французскую академию, конечно, основал на самом деле не Людовик XIV, а поклонник ученых и корреспондент Гюйгенса Жан-Батист Кольбер. Людовик XV не отличался большим умом, однако мадам де Помпадур, его де-факто первый министр, была открытой атеисткой и покровительницей Вольтера и энциклопедистов. Английский король Георг II наукой интересовался мало, но его супруга Каролина, имевшая на английскую политику того времени не меньшее, если не большее влияние, состояла, как уже сказано выше, в корреспонденции с Лейбницем и наукой увлекалась чрезвычайно.

Катастрофический эффект от отсутствия покровительства со стороны государства легко заметить на примере Испании. Некогда великая держава в XVII—XVIII веках науке не покровительствовала — и науки в Испании не было, а величие сошло на нет. Узколобый христианский фанатик Козимо III, придя на смену своему отцу Фердинанду, учредил кафедру богословия в МИФИ, — ой, то есть, простите, запретил преподавать зловредную "философию Демокрита" в университете в Пизе, — и наука во Флоренции кончилась.

Роль правителей

Я все это пишу не затем, чтобы принизить роль ученых. Я это пишу затем, чтобы подчеркнуть роль правителей.

Ни при каких условиях европейская фундаментальная наука не могла бы развиваться, если бы тогдашние правители в большинстве не были сами учеными или по крайней мере почитателями ученых.

Они использовали науку для войны (Фридрих II прямо требовал от своих академиков заниматься артиллерийскими расчетами), но пуще того — как инструмент укрепления собственной власти и ослабления тоталитарной власти Церкви, точно так же, как германские князья в конечном итоге использовали для укрепления собственной власти протестантизм. Собственно, я сильно подозреваю, что это непрерывное покровительство властей было одной из основных причин, по которой наука не развилась в Римской империи и развилась в ренессансной Европе.

В этом смысле сталинская Академия наук, с ее престижем, высокими зарплатами, дачами академиков и пр., — была последней из классических академий прошлого. Наука в сталинском СССР служила социальным лифтом; давала высокий статус и вознаграждение. Вождь всех времен и народов видел в ней средство создания оружия для получения власти над миром. Граф Рамфорд был бы вполне на месте в качестве руководителя ядерного проекта.

Антиэлитарное время

Как это ни странно, наука стала независимой от властей не в момент своего возникновения, а после триумфа демократии.

Вы легко можете встретить демократического политика на встрече с избирателями. Но ни президент Обама, ни президент Олланд не посещали еще Большой адронный коллайдер.

Нам объясняют, что наука стала слишком сложной: куда уж простым гражданам, в том числе и правителям, разбираться в ней? Тем, кто так считает, хочу задать один простой вопрос: читали ли они Ньютона и Лейбница? Как хорошо они понимают аналитическую геометрию Декарта? Считают ли они принципы дифференциального исчисления, изложенные в Philosophiæ Naturalis Principia Mathematica, более простыми для понимания, нежели, например, серия популярных лекций одного из первых лауреатов Мильнеровской премии Нимы Аркани-Хамеда о современном состоянии квантовой физики?

Современная наука, исключая разве чистую математику, вполне поддается популярному пересказу. Дело скорее в другом — в вызывающей антиэлитарности современного общества.

В XVIII веке правителям не приходило в голову прислушиваться к мнению большинства. Ведь в то время, когда Лейбниц переписывался с принцессой Софией, большинство в Салеме сжигало ведьм. Наоборот, сейчас считается, что если большинство — за сожжение ведьм, то оно право. Именно поэтому современный мир управляется таким большим количеством псевдо- и антинаучных фобий, направленных против технологического прогресса. Мы постоянно читаем об ужасах глобального потепления и генномодифицированных продуктов.

То, что было неверно относительно XVII века, стало верным сейчас. Сейчас наука развивается только потому, что она независима от правителей. Веку государственных академий и королевских научных обществ пришел на смену век независимых исследовательских центров, и даже страшно подумать, что было бы, если бы вопрос о строительстве Большого адронного коллайдера решался с помощью всеобщего голосования.

В России

Нетрудно заметить, что в том, что касается науки, путинская власть совмещает худшие черты демократии с худшими чертами авторитаризма.

С одной стороны, Владимир Путин вызывающе, подчеркнуто антиэлитарен. Он встречается со спортсменами-олимпийцами и поет с западными дивами на концерте фонда "Федерация", но ему в голову не придет встретиться с нобелевским лауреатом Андреем Геймом, навестившим Москву. Власть открыто дает понять, что развлечения для большинства — Олимпиада, футбол — для нее важны, а вот познание мира — совершенно не важно.

С другой стороны, Путин искренне, судя по всему, считает науку своей собственностью, которую можно передать с землями, имуществом и холопами в крепость своему приятелю Ковальчуку. Есть авторитарная модель — когда правитель вмешивается, но помогает. Есть демократическая — когда правитель не помогает, но и не вмешивается.

И есть путинская — вмешивается и мешает.

На мой взгляд, авторитарные правительства в современном мире обладают очень хорошим потенциалом для развития науки — значительно лучшим, чем принято думать. В их распоряжении находится такой могучий ресурс, как личный пример, и почти безграничные возможности по вознаграждению и поднятию статуса ученых.

Я вполне могу представить, что в будущем, по мере бюрократизации западной науки и роста политкорректности, накладывающей вето на целый ряд направлений, ученые начнут перебираться в те страны, где им будет предоставлена свобода исследований и покровительство властей.

Но, разумеется, чтобы этим воспользоваться, надо быть Фридрихом II, а не Владимиром Путиным.