Михаил Горбачев: Мемуары. Одиночество и пустота

Последняя книга Михаила Горбачёва "Наедине с собой" производит впечатление написанной им самим. И она содержательнее его прежних многословных монологов, где даже при старании трудно было уловить какие-либо внятные мысли – кроме некого песенного потока сознания.

Возможно потому, что в этой книге он хоть понимает, о чём пишет – о том, что с ним было. И постоянно читается давящий его вопрос: как же так получилось, что всё было – и ничего не стало?!

Его даже можно было бы пожалеть – если бы не правило: не жалеть не жалевших других. Сейчас он себя жалеет и утешает – но четверть века назад он не пожалел великую страну и принёс в жертву своей мании величия триста миллионов её граждан.

Он так ничего и не понял в произошедшем. И описывая обструкцию, которой он подвергся в 1996 году, когда выдвинул свою кандидатуру на пост президента России, во всём винит, с одной стороны – администрацию Ельцина, с другой – "выходки КПРФ".

И даже то, что при голосовании он получил голосов меньше, чем представил подписей в ЦИК для своего выдвижения – не проясняет для него одну простую вещь: его не ненавидели – его презирали.

В книге много фотографий. Ценных, исторических. Вот он в колхозе. Вот он с орденоносцем отцом. Вот с Брежневым. С Косыгиным. Вот он с Андроповым. С Гришиным. Вот он в комсомоле…

Горбачёв только не пишет, как и когда он их всех решил предать. И разрушить всё то, что они создавали и отстаивали всей жизнью.

Рассказывает, как в село пришла газета с вкладышем – о подвиге Зои Космодемьянской. Как он по многу раз читал её односельчанам и как те плакали. И от жестокости фашистов. И от героизма Зои. Рассказывает, как со сверстниками восклицал: "Мы зададим фашистам!"

Но не говорит, как и когда решил, выбирая своё место в жизни, предать идеалы, за которые погибла Зоя.

Пишет о том, как умер Черненко и как он сам стал генсеком. И первое, о чём рассказывает – как решил (по его словам сам), что его жена должна стать "первой леди". Уверяет, что она вовсе не играла роли в принятии политических решений и даже не знала, чем занимается Политбюро.

Только ещё живые сегодня и общавшиеся с ним тогда генералы рассказывают, что даже когда они предупреждали его о недопустимости сокращения некоторых видов вооружений, он отвечал: "Знаете… Давайте не будем сразу решать. Я тут посоветуюсь с Раисой Максимовной – и решим"

И потом они узнавали, что он всё решил – только полностью проигнорировав их предупреждения.

Горбачёв сетует, что в день, когда дошёл до конца в государственном и нравственном падении, 25 декабря 1991 года, своим телеобъявлением об отставке закрепил и подтвердил уничтожение СССР – "ещё не закончилась моя речь – а Борис Ельцин был готов сам лезть на крышу в Кремле, чтобы побыстрее снять флаг СССР".

Вот только никак не хочет признать, что именно он открыл Ельцину путь на эту крышу.

Он так и не понял, что если сорвали твой флаг – винить нужно не врага, который и объявил себя твоим врагом и стремится сорвать твой флаг – а себя, назвавшегося защитником этого флага, но ничего реального не сделавшего, чтобы флаг защитить – не болтовнёй, а действиями.

Он жалуется, что в 86-м увидел – несмотря на его объявление о "перестройке" и призывы работать по-новому – всё руководство на местах заняло выжидательную позицию и не работало уже ни по-новому, ни по-старому. И тогда он решил менять кадры.

Последняя книга Михаила Горбачёва "Наедине с собой" производит впечатление написанной им самим. И она содержательнее его прежних многословных монологов, где даже при старании трудно было уловить какие-либо внятные мысли – кроме некого песенного потока сознания.

Возможно потому, что в этой книге он хоть понимает, о чём пишет – о том, что с ним было. И постоянно читается давящий его вопрос: как же так получилось, что всё было – и ничего не стало?!

Его даже можно было бы пожалеть – если бы не правило: не жалеть не жалевших других. Сейчас он себя жалеет и утешает – но четверть века назад он не пожалел великую страну и принёс в жертву своей мании величия триста миллионов её граждан.

Он так ничего и не понял в произошедшем. И описывая обструкцию, которой он подвергся в 1996 году, когда выдвинул свою кандидатуру на пост президента России, во всём винит, с одной стороны – администрацию Ельцина, с другой – "выходки КПРФ".

И даже то, что при голосовании он получил голосов меньше, чем представил подписей в ЦИК для своего выдвижения – не проясняет для него одну простую вещь: его не ненавидели – его презирали.

В книге много фотографий. Ценных, исторических. Вот он в колхозе. Вот он с орденоносцем отцом. Вот с Брежневым. С Косыгиным. Вот он с Андроповым. С Гришиным. Вот он в комсомоле…

Горбачёв только не пишет, как и когда он их всех решил предать. И разрушить всё то, что они создавали и отстаивали всей жизнью.

Рассказывает, как в село пришла газета с вкладышем – о подвиге Зои Космодемьянской. Как он по многу раз читал её односельчанам и как те плакали. И от жестокости фашистов. И от героизма Зои. Рассказывает, как со сверстниками восклицал: "Мы зададим фашистам!"

Но не говорит, как и когда решил, выбирая своё место в жизни, предать идеалы, за которые погибла Зоя.

Пишет о том, как умер Черненко и как он сам стал генсеком. И первое, о чём рассказывает – как решил (по его словам сам), что его жена должна стать "первой леди". Уверяет, что она вовсе не играла роли в принятии политических решений и даже не знала, чем занимается Политбюро.

Только ещё живые сегодня и общавшиеся с ним тогда генералы рассказывают, что даже когда они предупреждали его о недопустимости сокращения некоторых видов вооружений, он отвечал: "Знаете… Давайте не будем сразу решать. Я тут посоветуюсь с Раисой Максимовной – и решим"

И потом они узнавали, что он всё решил – только полностью проигнорировав их предупреждения.

Горбачёв сетует, что в день, когда дошёл до конца в государственном и нравственном падении, 25 декабря 1991 года, своим телеобъявлением об отставке закрепил и подтвердил уничтожение СССР – "ещё не закончилась моя речь – а Борис Ельцин был готов сам лезть на крышу в Кремле, чтобы побыстрее снять флаг СССР".

Вот только никак не хочет признать, что именно он открыл Ельцину путь на эту крышу.

Он так и не понял, что если сорвали твой флаг – винить нужно не врага, который и объявил себя твоим врагом и стремится сорвать твой флаг – а себя, назвавшегося защитником этого флага, но ничего реального не сделавшего, чтобы флаг защитить – не болтовнёй, а действиями.

Он жалуется, что в 86-м увидел – несмотря на его объявление о "перестройке" и призывы работать по-новому – всё руководство на местах заняло выжидательную позицию и не работало уже ни по-новому, ни по-старому. И тогда он решил менять кадры.

Говоря об определении позиции в 1986–1987 году, бывший генсек важно заявляет: "Если бы Горбачёв был такой кисель, как некоторые его изображают – перемен не было бы вообще" И гордо подтверждает: "Я и сейчас подтверждаю эту свою позицию!"

Это правильно. Перемен и не было: был как раз кисель.

Перемены – это когда одну организацию дела меняют на другую. А когда одну разрушают, а другую не создают – тогда и получатся "кисель".

Более чем благородно звучит фраза: "Очень важно было провести всё без крови до той точки, откуда обратного пути нет. Ведь до этого исторические повороты в пути омывались кровью. Обойтись без этого было законом для меня и моих единомышленников".

Благородно. Только – кощунственно на фоне всего того, что происходило в результате. Не говоря о двусмысленности фразы: "Без крови до той точки…". То есть – потом пусть льётся полным потоком. Когда повернуть назад и остановить её будет уже невозможно.

Можно спорить, лил сам Горбачёв кровь или не лил. Только точно, что создавал условия для того, чтобы лили другие. И не препятствовал ей литься, когда она перехлёстывала через край.

"Без крови" – Карабах и Южная Осетия. "Без крови" – Абхазия и Приднестровье. "Без крови" – Сумгаит и расстрел парламента в 1993 году. "Без крови" – две войны в Чечне. "Без крови" – Гражданская война в Таджикистане в первой половине 90-х. "Без крови" – разгул преступности по всей стране и близкий к ней по охвату размах терактов.

Не нужно только говорить, что это уже не он. Он. Потому что это последствия им сделанного. Прямо из сделанного вытекавшие.

Он же всегда мечтал, чтобы делал не он: чтобы он только "создавал условия". Он и создал.

Непосредственно в конфликтах рубежа 80-90-х, связанных с разделом СССР, по экспертным данным от насильственных смертей погибло около миллиона человек.

Это, кстати, намного больше, чем было расстреляно при Сталине за почти тридцать лет его правления.

Но Горбачёв прав – "без крови" было больше: умерших от голода, замёрзших бездомных, лишившихся своих квартир, скончавшихся стариков, не получавших медицинской помощи или просто не выдержавших шока утраты ценностей, – тех, смысл жизни которых этот "сторонник ненасилия" в один момент превратил в ничто.

Только Россия, по данным демографии, заплатила за его "ненасилие" жизнями примерно пятнадцати миллионов человек.

А потом – тоже "без крови": Хорватия, Босния, Словения, Сербия, Косово, Ирак, Ливия, сегодня Сирия…

Всё это стало возможным только потому, что он сделал то, что сделал. Привёл мир к "крупнейшей геополитической катастрофе".

Горбачёв немало места уделяет тому, как разрушали союзное государство – но во всём обвиняет всех, но только не себя. Сводя всё к тому, что он хотел его разрушить "конституционным путём", создав Союз Суверенных государств – но злоумышленники разрушили в результате "тайной операции", образовав СНГ.

Это отдельная тема. Одно от другого отличалось тем, что в первом случае он сам сохранял бы пост номинального президента Союза и сохранял возможность бывать на официальных международных встречах и наносить визиты главам великих государств, во втором – лично у него такой возможности уже не было бы. И ему, конечно, обидно.

В итоге Горбачёва на десять лет, по его словам, Ельцин подверг "общественной изоляции", в которой он и находился до того, как к власти в стране пришёл Путин, Горбачёва освободивший. Что не мешало ему весь прошлый год быть на стороне тех, кто выступал против Путина.

Он рассказывает, что на одной из встреч французская журналистка спросила его: не в том ли была его ошибка, что он задал такой темп перемен, какого советское общество не смогло выдержать? – и он с ней согласился.

Шофёр, превысивший скорость на авто – наказывается вплоть до лишения прав. Если это был автобус, и часть пассажиров погибла – водитель попадает в тюрьму.

Беда не в том, что Горбачёв ехал быстро – трагедия в том, что он ехал куда попало. И сам не знал, куда направляет руль.

Даже Руцкой, вице-президент при Ельцине, после Беловежья предлагал направить группу захвата и пресечь то, что сам Горби называет "тайной операцией по расчленению Союза". Но он заявил, что так нельзя. Что насилие в политике применяют только слабые и неуверенные в себе политики.

Только сам он об этом своём очередном предательстве не пишет – об этом рассказывал Руцкой.

Горбачёв пишет о том, что субъектом социальной модернизации должен быть гражданин, ставший активным участником социально-экономических процессов.

Правильно. Только именно он надругался в своё время над волей этих граждан, не желавших создания в стране псевдокооперативов, не хотевших разрушения СССР, веривших, что "перестройка" – это совершенствование советского общества и его движение вперёд – а не навязанное им разрушение страны и её ценностей, всего и вся.

Говорит Горбачёв о становлении гражданского общества. Тоже правильно. Только гражданское общество есть всегда. Но гражданское общество – это не его единомышленники, которых в стране ничтожно мало, а все граждане – большинство которых его действительно презирает.

И если он уважает гражданское общество – он должен был бы принять это презрение и признать, что оно заслужено.

Он всё ещё ругает Ельцина, виня его во всём том, что не получилось у него самого. Ельцина конечно есть за что ругать. Но только он – лишь закономерный результат действий Горбачёва. И при всей негативности роли Ельцина в истории России – она мрачна, но не в той степени, в которой мрачна роль его предшественника.

Ельцин всё же извинился перед страной за то горе, которое ей принёс. А Горбачев всё пытается доказать, что был прав – вот только все вокруг этого не поняли. Не заметили, не оценили.

Только в одном он прав на самом деле – в названии книги. Потому что пытаться доказывать свою правоту ему сегодня приходится уже не разрушенной им стране и её униженным им гражданам – а "наедине с собой".

В том, что он написал, чувствуется одиночество человека, испуганного не столько фактом этого одиночества – сколько тем, что давно уже сам боится признаться себе в своей вине. Хотя остатки совести сквозь напыщенные слова твердят: "Ты – виновен. Ты – преступник. Ты – Герострат".

И он пытается уговорить уже сам себя, своими обвинениями всех остальных твердя: "Это не я. Это не я…"

Он заканчивает книгу так:

"Судьба была щедрой ко мне, дав такой шанс. Редкий шанс. Даже зная наперёд обо всех трудностях – я бы не отказался от своего основного выбора – постараться изменить страну, какой я её застал, оказавшись на вершине власти. Без ценностей свободы, без идеи справедливости в политике и в жизни, без солидарности, без общепринятых моральных норм общество будет или тоталитарным, или авторитарным".

Он не знает, что слово "тоталитаризм" американская социологическая энциклопедия ещё в 1968 году признала не имеющим научного содержания. Не знает, что слово "авторитаризм" обозначает правление, где господствует меньшинство – то есть его правление, когда он своими решениями в интересах меньшинства разрушил страну и общество, в которых хотело жить большинство.

Да, история дала ему шанс. Но как бездарно он этот шанс использовал! Да, в 1985 году всё общество было за то, чтобы изменить положение дел – только оно хотело развития, идти вперёд и вверх. А он обрушил его назад и вниз.

И судя по последним абзацам книги – возникни такая возможность вновь, он бы вновь погубил свою страну и народ.

Просто, наверное, это не его страна и не его народ.

Он же – "почётный немец".

И он – творец "величайшей в истории геополитической катастрофы".