Очень личное: история одного рода. Посвящается ветерану Великой Отечественной войны Любви Евстафьевне Королевской (Кулик)

Ранним летним утром я проснулась в чистой горнице от тихой песни бабушки. Она развешивала отглаженные шторы, а яркое алтайское солнышко веселыми бликами прикасалось к нехитрой обстановке дома, который был для меня лучшим на Земле. Может быть, таким щедрым и добрым он был оттого, что буквально во всем чувствовались ласковые руки бабушки – Любови Евстафьевны Королевской (в девичестве Кулик). Она имела тогда и впрямь королевскую внешность: высокая, статная, с гордо посаженной головой и прекрасной даже в шестьдесят лет осанкой, чистыми и правильными чертами лица. А большие карие глаза, не потерявшие молодого блеска, говорили о том, что их обладательница – сильный и честный человек.

Бабуля почувствовала, что я проснулась, и подошла к моей кроватке:

– С добрым утречком, Светик!

Она помогает мне надеть платьице, хотя я уже вполне могу делать это сама, расправляет складочки, расчесывает мои кудряшки. От прикосновения ее рук немножко щекотно и радостно. Я смотрю на эти руки, и вдруг замечаю на них глубокие, страшные шрамы. Особенно поразил меня тот, что на левой руке, повыше локтя

– большой рваный, в виде якоря.

– Бабуленька, где ты так порезалась? – спрашиваю я, осторожно касаясь этих отметин.

– Это война, деточка… – отвечает она, и опускает рукав своего ситцевого халатика до самого локтя.

До сих пор удивляюсь, почему и тогда, и позже я не придавала большого значения тому, что мои бабушка и дедушка – участники Великой Отечественной войны. Конечно, можно оправдывать себя тем, что оба они почти никогда не говорили об этом при нас, своих детях и внуках, но где была моя природная любознательность, когда видела целый “иконостас” наград на бабушкином парадном костюме? Отчего не приставала с расспросами к своему деду, бывшему моряку-балтийцу, а в то время – достойнейшему трудяге, молчаливому, безотказному человеку, которого деревенские мужики уважительно называли Сергеем Владимировичем, хотя такое обращение не принято в колхозных мастерских? А ведь он был поразительно интересным собеседником.

Так случилось, что уже будучи взрослой, я узнала о боевых заслугах, ранениях и лишениях своей бабушки не от нее самой, а из книги известного писателя Аркадия Первенцева. В войну он работал спецкором газеты “Известия”. Книга – это, конечно, преувеличение. Маленькая, в десяток страниц, пожелтевшая от времени брошюрка 1943 года. Но для меня она стала КНИГОЙ. Я нашла ее через Интернет в букинистической лавке. Это произведение потрясло до глубины души, до слез и раскаянья.

Аркадий Алексеевич познакомился с Любой Кулик в одном из госпиталей на черноморском побережье, где она оправлялась после очередного ранения, и помогала делать перевязки раненым, поступавшим с фронта. До этого он побывал в ее части, где командование рассказало ему о том, как отважно сражалась Любаша, получала ранения и снова возвращалась на передовую. Писатель уже дописывал очерк о ней, и хотел побольше узнать о ее родителях, о довоенной жизни, о родных местах. Потом передал привет от сослуживцев, и сказал, что скоро ее часть пойдет в наступление – освобождать Тамань. Любаша после этого сбежала из госпиталя на передовую. По законам военного времени за такое своеволие можно было и под суд попасть, но ей повезло – отделалась воспитательной беседой.

Впрочем, постараюсь рассказать о жизни своей бабушки по порядку.

В далеком 1923 году в Новороссийске у Евстафия Кулика и его жены Анастасии родилась дочь Любаша, а спустя два года у нее появилась сестренка Валентина. Обе девочки воспитывались в строгих традициях казацких семей, где нравственность и патриотизм были не отвлеченными понятиями, а нормой жизни. Их мама была представительницей того самого рода Лебедей, из которого произошли достойные защитники Отечества, такие, как Григорий Лебедь. Он служил на легендарном “Очакове”, и во время восстания на крейсере стал единственным офицером, перешедшим на сторону матросов. В семье рассказывали о том, что Григорий был приговорен к смертной казни через повешение, как нарушивший присягу. Его родственники долго горевали потом, что он отказался от исповеди перед исполнением приговора, оттолкнув священника. Генерал Александр Лебедь, по словам бабушки, из того же рода.

В начале тридцатых годов прошлого века семья Куликов переселилась в Тамань, поближе к земле. Любаша помнит, как радовались родители, когда сумели построить дом. Ее мама не только добросовестно трудилась в колхозе и прекрасно вела домашнее хозяйство, она еще умела выпекать удивительно вкусный хлеб, который подолгу не черствел, и станичники нередко просили ее постряпать и для них. Отец помимо работы любил заниматься селекцией плодовых деревьев, возделывать виноград и делать добрые вина. В то время в станице почти в каждом доме были свои секреты их изготовления. Вино или сусло подавалось к столу ежедневно, но пьяниц в округе не было.

Нередко поле трудного дня родители присаживались на завалинку, и тихонько запевали мелодичную украинскую песню. Соседи, заслышав пение, подходили к их хате, подтягивали, а то и подхватывали песню со своих дворов. И отступала усталость, мелкими и незначительными казались житейские трудности.

Любаша и Валентина подрастали, как и все деревенские дети, в трудах и заботах. Школьным успехам старшей и неудачам младшей родители особого значения не предавали – главной наукой тогда была работа. А учителя настоятельно советовали Любаше после семилетки продолжить образование. Она поступила в медицинское училище в Краснодаре, наверное, со временем окончила бы и институт, если бы не война…

К семнадцати годам Любаша была хороша собой: стройная, высокая, с карими глазами и длинными ресницами, с густыми, цвета воронова крыла, вьющимися волосами. Говорила по-украински, как и большинство на Кубани. Ездила по праздникам на пароходике в Керчь, на слободку, к подругам. Любила петь, смотреть, как ныряют звезды в Черное и Азовское моря, читала книги, ценила стихи. В седьмом классе приглянулся ей парень – Валентин Молчанов. На свиданиях он играл на гитаре, пел песни, им было хорошо вдвоем.

Летом 1941 года ее Валентин ушел на пополнение матросов “Червонной Украины”. Вскоре после этого на фронт подалась и Любаша. Она верила, что дороги войны приведут ее к Вальке. Начала свой боевой путь медицинской сестрой, потом попросилась на передовую, в разведку. Моряки-десантники 255 морской бригады уважали ее за смелость и стойкость, за то, что ни при каких обстоятельствах с ее губ не слетело ни одно бранное слово. Она никогда не брала в руки сигарет, а фронтовые сто грамм употребляла на обработку ран своих хлопцев или отдавала тем, кто в них нуждался. Из первого же задания Любаша вынесла на плечах моряка с “Красного Кавказа”. В следующую ночь другой моряк умирал на ее руках. Он повторял только два слова: “Гады немцы!”, – причем так, как будто раздавливал их зубами, поминутно выплевывая разжеванную густую пену крови. Потом он закусил бескозырку, свел челюсти от страшной боли и умер.

Бабушка до сих пор оплакивает тех, кому не смогла помочь во время отступления, когда в ее сумке не только медикаментов не оставалось, не было даже бинтов. Молоденькой девушке приходилось в полевых условиях производить доампутацию рук и ног, накладывать жгуты, спасая бойцов от потери крови, штыком вспарывать сапоги и гимнастерки, добираясь до ран. А вместо анестезии шептать слова утешения…

Однажды ночью матросы поползли за “языками”. Прихватили двух, а третьего, раненного в спину, приказали тащить Любаше. Она ползла со своей ношей, а перед глазами стоял тот погибший матрос, и его предсмертные слова звучали в голове, как проклятие: “Гады немцы!”. Теперь они получили новый смысл. Немец, которого она волокла, принялся на ходу душить ее. Бабушка убила его из трофейного пистолета и сбросила в пропасть.

В составе восемнадцатой армии бабушка сражалась в Крыму, защищала Малую землю. Однажды в небольшой слободке ее группа вломились в запертый дом, обложенный соломой, которую немцы не успели запалить. На полу лежали истерзанные девушки: изрезанные груди, руки, приколотые штыками, рубашки в крови. Тогда вместе с ней, прислонившейся к стене, рыдали матросы, парни двадцати четырех – двадцати пяти лет. Один из них нашел среди убитых свою невесту – “Натка моя!”. А потом они молча пошли в атаку. Бросались на немцев тихо, с перекошенными лицами. Они резали и стреляли фашистов. Бабушка выносила раненых…

Однажды на Кубанской земле, в ночь перед наступлением группа из восьми человек пошла в разведку. “Давайте с нами Любашу, – попросили моряки-разведчики, – когда она с нами – везет”.

На окраине станицы Крымской старшина сказал Любаше, одетой в гражданскую форму:

– У нас свое дело. А ты… неприметная, дойди до штаба, захвати документы, какие найдешь. Возьми лимонку на всякий собачий случай, для себя или, может, придется отчалить каких-нибудь фрицуганов. Сбор вот подальше отсюда, за той вербой, у камышей.

Пошла Любаша от них своей девичьей походкой, с лимонкой, приспособленной подмышкой, за тесемку лифчика. На улице неизвестной станицы в потемках прихватила Любаша по пути ведро. Попался офицер, ноги в гетрах – румын. “Кто?” “Крымская”. “Куда идешь?” “Видишь, по воду”. “А где живешь?” “Там”. “А там воды нет?” “Есть, но сдохла лошадь, воняет”. “Посмотрим”.

Повел ее за собой. Указала она на первую сдохшую лошадь у первой криницы. Румын покачался на ногах, обутых в гетры, поверил, взял ее за руку и повел за собой. В штабе играли в карты, пили анапское вино и краснодарскую водку.

– Рус, баба! – представил румын.

Один из немецких офицеров налил ей водки. Любаша ловко вылила ее в сторону. Налил еще, она вылила, и неловко облила платье. Он заметил, схватил ее за голову и насильно влил в рот стакан водки. Она впервые выпила водки, но не захмелела.

Офицеры веселились, потом подрались. Помощник главного увел Любашу в свою комнату. Там дал ей шоколад, поиграл на губной гармонике, надел на палец колечко. Хотел повалить ее на кровать. Она оттолкнула его: “Я выйду на минутку”.

Вернулась, когда он заснул, только прикоснувшись к полушке. Любаша взяла бутылку полусухого шампанского “Абрау Дюрсо” и со всего размаху ударила его в височную кость. Немец был сразу убит. Она собрала все документы, найденные в комнате, за пазуху, и ушла.

Ей снова повезло. Офицеры продолжали играть в карты, пить и ругаться. Она притаилась в кустах желтой акации и наблюдала за домом. Граната мешала Любаше. Она поднялась, и, войдя в дом, прислонилась у дверного косяка.

– Уше, – закричал ей главный, и захлопал в ладоши. – Как, вкусно?

– Вкусно, – строго ответила Любаша и, отступив за дверь, швырнула гранату куда-то под ноги врагов, на заплеванный пол, и выскочила. Взрыв настиг ее теплой и стремительной волной. Она бежала, перепрыгивая плетни и канавы. И только у камышей, разыскав завязанные шатром макушки, упала на мокрую землю. Ребята сняли с ее большого пальца кольцо лимонки, которое врезалось в тело, приняли документы.

Когда отгремели бои за Новороссийск и Анапу, танки штурмовали Темрюк, прорываясь к нему от Курчанского лимана, а немцы поспешно утекали в Крым, произошел самый страшный случай из ее фронтовой жизни. Любаше необходимо было пробраться в ночную Тамань, поэтому ее высадил ночью сторожевик. Она двигалась среди развалин, среди гомона чужой речи и радовалась поражению врага. Любаша разведала переправы, а потом девичье сердце потянуло ее к обрыву. Здесь когда-то ходили они с Валькой, здесь рядом должен быть дом. Но его не было…

Луч фонаря прошел по ее лицу, и вскоре Любашу со скрученными руками привели в хату, где было пять немцев. Стекла дрожали от артиллерийских залпов, но офицеры начали допрос.

– Слушай, девка, если ты скажешь о числе мелких кораблей, если ты скажешь, зачем ты пришла сюда в это время… Мы можем…

Любаша молчала.

Немец молча вышел и вернулся с пучком ветвей черешни. Девушку привязали к скамье и методично избили. Она не крикнула, не застонала.

После избиения немец рванул на ее груди кофточку, и увидел, что под ней тельняшка. Дальше допрос продолжался уже с пытками – Любаше вонзили штык в левое плечо и вырезали якорь. Когда от нестерпимой боли девушка потеряла сознание, ее решили повесить у черешни, на лермонтовской круче. Перед повешением Любаша была в полубессознательном состоянии, но сердце забилось, когда она услышала, как рявкнули берега и ожили автоматной стрельбой. Из тумана вырвались оранжевые ленточки гвардейских бескозырок. Гремели пушки. Где-то близко пронеслись танки. Над берегом гремели голоса “морских орлов”. Свои!

Это можно назвать только чудом: из петли ребята вынули Любашу еще живой! Правда, перерезая штыком веревку, поранили горло, и на этом месте остался еще один синий шрам.

Любаша снова попала в госпиталь. Ее вьющиеся волосы побелели. Перенесенные страдания ослабили девичий организм, к тому же она сильно беспокоилась о своих родных – пережили ли они оккупацию. Выздоровление шло медленно. Однажды ей приснилось, будто ходит она вокруг огромного, как колхозный амбар дома, ищет дверь и не находит. Ей кажется, что за этими стенами – все ее близкие. Возле одной стены Любаша видит огромный розовый куст, но он вырван с корнем, ветви изломаны, и только два цветка уцелели на его ветвях, один из них еще не раскрывшийся. Почему-то вид этого куста пугает ее, и она начинает звать отца. Вдруг Любаша слышит его голос из-за глухой, без единого окна, стены: “Мы все здесь, Люба, а ты не ходи к нам, ищи сестренку”.

Вскоре ей довелось встретить хлопца с Тамани, который рассказал страшную историю гибели почти всех ее родственников. Оказывается, ее маму, зеленоглазую красавицу Анастасию, во время оккупации немцы поставили поваром в их части. Пользуясь этим, она помогла устроить побег нашим военнопленным. За это ее повесили на площади в самом центре Тамани, и неделю не разрешали снять ее раздувшееся на жаре тело – для острастки другим. Отец, который в это время был среди партизан, видимо, узнал о смерти жены, ночью он прокрался к виселице, снял тело, и на плащ-палатке оттащил его куда-то в лесополосу для захоронения. Немцам не сложно было найти его по следу, и он был расстрелян. После недолгих разбирательств оккупанты согнали в один ров еще девятнадцать человек из числа родственников отца и матери, и расстреляли. Когда станичники пришли похоронить убиенных, их поразило, что двоюродная сестренка Любаши – пятилетняя Настенька, застыла, прижавшись к бабушке Варваре, на теле которой не было ни одной раны. Значит, ее засыпали живой… Сестренку Валю перед этим угнали в Германию, но ей удалось сбежать.

Услышав все это, Люба впала в беспамятство, и врачам пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть девушку к жизни. Спустя два месяца, уже находясь в команде выздоравливающих, Любаша вновь встретила Аркадия Алексеевича Первенцева – он с ранением мягких тканей находился в том же госпитале, и девушка делала ему перевязки.

Дальнейшие события военных лет стерты из памяти моей бабушки, потому что, возвратившись на фронт, она вскоре получила тяжелейшее осколочное ранение с контузией. Несколько месяцев она ничего не слышала и не могла говорить. До сих пор она мучительно старается вспомнить, где была в день окончания войны, куда пропали все ее документы, как добралась до руин родного дома…

“Если герой возвратился домой – он сошел с пьедестала” – написал в своих стихах о ветеране поэт-фронтовик Василий Федоров. Именно так случилось и с моей бабушкой. После войны ей пришлось, едва ли не тяжелее, чем на фронте. В родной станице некому было ее поддержать. Она поселилась на развалинах родительской избы: натянула между двух оставшихся стен плащ-палатку, и коротала под нею ночи. А днем, обмотав босые ноги кусками фуфайки, ходила в горы – менять соль на кукурузу, копала за кусок хлеба соседские огороды, израненными руками стирала чужое белье. Устроиться на работу без паспорта в то время было невозможно, а когда она объявила властям о его потере, пришлось несколько месяцев провести в заключении, пока о ней не навели соответствующие справки – не уничтожила ли она сама документы, чтобы скрыть связь с оккупантами. Увы, на Украине немало было людей с подобным прошлым.

Получив новый паспорт, бабушка завербовалась на строительство алюминиевого завода имени Шелехова в Иркутской области, и навсегда покинула родные места.

По дороге в Сибирь Любаша Кулик познакомилась со своим будущим мужем, тоже ехавшим строить этот завод. Сергей Владимирович Королевский был старшим группы, он выделялся среди других серьезным отношением к любому делу, он никогда не участвовал в мужских попойках и не ругался. Рядом с этим синеглазым человеком ей становилось спокойно, хотя был он невысоким, да еще и припадал на правую ногу, которая после ранения была несколько короче левой.

Свою семейную жизнь они начинали в бараке, где столом служил чемодан, а постелью – фронтовая шинель Любаши. В 1951 году родился первенец – пухленький кареглазый Володя, затем моя мама – болезненная и мечтательная Оля. В то время Королевские уже переселились в таежный поселок Георгиевск, где дедушка работал лесником. Там Любаша, которую муж с первых дней совместной жизни шутя называл за раннюю седину старухой, без всякой врачебной помощи родила Валю и Степана.

В лесной глуши семье сначала тоже пришлось нелегко – оказалось, их занесло в деревню старообрядцев, а они, как известно, к чужакам относятся без особого тепла. Но вскоре таежники поняли, что пришельцы, хоть и не молятся, но живут по заповедям Господним, и стали по-доброму общаться с ними. Там дедушка и бабушка потихоньку обзаводились хозяйством. Оба они всегда были чрезвычайно трудолюбивы, а бабушка к тому же умудрялась создать уют буквально из ничего!

К сожалению, жизнь этой замечательной семьи вскоре омрачилась болезнью Володи – оказалось, что на четвертом году жизни он перестал расти. Это обстоятельство заставило Королевских перебраться на станцию Тыреть – поближе к врачам. Впрочем, ни здесь, ни в Иркутске малышу ничем не смогли помочь, он так и остался маленьким, хотя бабушка и возила его в Минск (уже из Амурской области, куда они переехали в 1962 году) на операцию по подсадке гипофиза.

В поселке Поярково семья фронтовиков поселилась в небольшом доме на самой окраине. Бабушка вскоре развела в своем саду такое обилие диковинных цветов, что у их двора иногда останавливались любопытные прохожие. А дедушка неутомимо возделывал болотистую почву, на которой начинали плодоносить яблони, сливы, груши. Он очень любил, когда бабушка всякому гостю накладывала с собой гостинцы с их сада-огорода. Своих детей бабушка и дедушка тоже приучали к труду, воспитывали в строгости, хотя оба были добры и великодушны.

Однажды дедушка пришел с работы сильно обеспокоенный. На расспросы жены ответил, что, проходя мимо строительного общежития, он услышал жалобный плач младенца. Заглянул в окно и оцепенел: в комнате на полу, привязанные на веревочки, словно щенки, сидели два мальчика. Дедушка зашел в общежитие и потребовал у дежурной объяснений. Она сказала, что маму этих малышей недавно арестовали за растрату в сельском магазине, а папа работает экскаваторщиком, но крепко пьет. Бабушка встревожилась еще больше, и вскоре они вместе отправились за несчастными детьми. Так в семье Королевских появились еще два братика. Коле в то время было три с половиной годика, а Вовчику всего год и три месяца, но они уже успели натерпеться и голода и страхов. Бабушка строго-настрого наказала своим детям, чтобы всячески оберегали маленьких братцев, а их маме в заключение написала письмо, чтобы не беспокоилась за жизнь своих крошек.

Через три года ребята изумленными глазами смотрели на откуда-то взявшуюся маму-Зою, ведь в их детских головках совсем не осталась к тому времени памяти о ней. Бабушка из небогатого своего гардероба выделила ей какие-то платьица, снабдила нехитрой домашней утварью и даже устроила Зою на работу. Впрочем, через несколько месяцев та не вынесла соседства с женщиной, к которой ее дети все время с плачем убегали, и увезла Колю и Вовчика в другой город.

Моя мама как-то рассказала, что в детстве она часто просыпалась по ночам, тревожно прислушиваясь к дыханию своей мамы. У бабушки часто случались сердечные приступы, она сильно отекала, иногда не могла подняться с постели. Врачи посоветовали ей сменить климат. Дедушке исполнилось тогда 55 лет, и он вышел на пенсию (с учетом шахтерского стажа), Володя поступил работать в эстрадный коллектив и там женился, а моя мама вышла замуж, но все наше семейство перебралось на жительство на Алтай. Здесь у бабушки и дедушки народились первые внуки – я и Женя, сын их второй дочери, Валентины. Мама очень рано овдовела, а у тети Вали семейная жизнь не сложилась, поэтому первые годы нашего детства мы с Женей провели в доме бабушки и дедушки.

Это было очень счастливое время. Нам казалось, что мир такой же простой и щедрый, как наши родственники. Кода мы просыпались, дедушка и бабушка уже вовсю трудились, когда засыпали, они нередко еще не успевали и присесть, но повсюду – и в саду, и в летней кухне, и на лужайке около дома – мы были под их ласковым присмотром, хотя и шалили отчаянно.

В 1978 году бабушка буквально вырвалась из круговерти домашних дел в Новороссийск, для участия во встрече ветеранов 255 морской бригады. Там она встретилась со многими однополчанами, восстановила в памяти некоторые имена и события, а главное, увидела свою первую любовь – Валентина Михайловича Молчанова. Конечно, ни о какой совместной жизни не могло быть и речи, ведь у обоих были семьи, но эта встреча оставила яркий след в их сердцах. Там же в Новороссийске произошел еще один важный эпизод.

В кафе, где сидели ветераны, вошел красивый седой мужчина, спросил, здесь ли Любовь Кулик, и получив утвердительный ответ, молча вышел. А через полчаса он возвратился со своим сыном и с огромным букетом роз в руках. Подошел к бабушке, и сказал сыну:

– Встань на колени перед этой женщиной! Именно ей ты обязан своим появлением на свет, потому что в 1943 году она вынесла меня, тяжело раненого, с поля боя.

Наверное, если бы все воины, которых она выходила и вынесла с поля боя во время войны, пришли к ней с букетами, получился бы “миллион алых роз”. После этой поездки в адрес военкомата на Алтае пришло письмо от однополчан Любови Евстафьевны Королевской (Кулик) с просьбой о помощи в решении житейских проблем. А в то время самой актуальной для семьи была жилищная проблема. Вскоре бабушке предоставили трехкомнатную квартиру в краевом центре.

Переезд семейства в Барнаул стал для всей семьи эпохальным событием, но, прожив в ней всего два года, дедушка вдруг слег смертельно больной – у него обнаружили рак желудка в последней стадии. Деда Сережа угасал, никого не обременяя жалобами, отказываясь от наркотического обезболивания. Даже в утро своей смерти он самостоятельно дошел до ванны и аккуратно умылся. Бабушка после его ухода решила не связывать свою жизнь ни с кем, хотя была в то время еще очень красива, и не раз получала предложения руки и сердца от овдовевших фронтовиков.

Сейчас моя бабуленька, вырастившая четверых детей и шестерых внуков, живет в Новокузнецке. У нее там четырехлетняя правнучка Машенька. На этот переезд она решилась, чтобы помочь тете Вале справиться с чередой обрушившихся на нее несчастий.

ПОКАЯНИЕ

Людей с таким могучим характером, как у моей бабушки, и в годы войны было не так уж много, а теперь и вовсе осталось мало. Уходят наши дорогие ветераны, а мы не всегда успеваем даже произнести слова благодарности, быть внимательными к ним и достойными их подвигу. Да и дальнейшая их жизнь была подвигом: восстановления страны после разрухи, утверждения жизни, воспитания детей, передачи последующим поколениям бесценных свидетельств эпохи.

Увы, далеко не все из нас понимают, насколько мы обязаны ветеранам Великой Отечественной войны и тем более своим близким – бабушкам и дедушкам, за нашу свободу, за нашу возможностью говорить на родном языке, да самой возможностью жить на Земле. Например, мне самой до недавнего времени казались скучноватыми рассказы о ветеранах. Лишь после прочтения рассказа Аркадия Первенцева “Девушка с Тамани” я вздрогнула от мысли: “А хватило бы у меня мужества, чтобы достойно вынести испытания, которые выпали на долю моей бабушки?”...

Мне нечем оправдать свое пренебрежительное отношение к бабушке. Раздражительность, несдержанность и порой грубость. Бабуле сейчас 82. Дают о себе знать поученные контузии, – порой совершает странные, нелогичные поступки. На один из таких поступков я обиделась крепко. Так, что даже когда родился мой сын, бабушка не имела возможности видеть его, хотя очень хотела…

Прости, бабушка, я плохая внучка. Никакая обида не стоит того, что пришлось пережить тебе. Казалось бы, что может быть проще – позвонить, сказать несколько теплых слов. Или неожиданно приехать – улыбнуться, обнять, поцеловать. Ей ведь больше ничего не надо, кроме теплого человеческого внимания и заботы. Всю жизнь, сколько себя помню, бабушка помогала мне и моим родственникам. Она – очень добрый и щедрый человек. Про таких как она говорят: “последнюю рубаху отдаст”. Моя упертость, да глупая и дурацкая обида (как это так? – бабушка, у которой я всегда была любимой внучкой, вдруг “предела меня”) засели опухолью в душе. Как я могла допустить это? Но потом были слезы. Горькие. Слезы обиды на себя саму. Слезы облегчения. Слезы раскаянья.

Да, у меня тоже был сложный жизненный период. Но бабушка была гораздо моложе, чем я, когда в ее жизни произошли события не в пример больнее и трагичнее. Она не предавала! Пример ее мужества и стойкости, описанный Аркадием Первенцевым, помогал бойцам на передовой, вселял надежду в тылу и помог мне сегодня, спустя 66 лет.

Я очень скучаю по бабуле. Скучаю по тем дням, когда мы вместе мечтали о путешествиях, разгадывали кроссворды – она их большой любитель. Даже сейчас, в свой почтенный возраст, бабушка не потеряла ясности и остроты ума – редкое слово оставалось неразгаданным в головоломках.

Послесловие:

С момента написания рассказа (2006 год) - многое изменилось: 6 мая 2009 года бабушка скончалась в Новокузнецке от инсульта.  

Ссылки по теме:

Аркадий Первенцев. Девушка с Тамани (рассказ)